Город находился в затемнении, в трех шагах ничего не было видно. Видимо, таковы требования гражданской обороны.
Вспомнил вдруг пивной зал на Карлсплац, который когда-то закрывался поздно. Этот или другой…
Стал спускаться к Прильмайерштрассе.
Перейдя Карлсплац, я пошел по Нойхаузерштрассе. Кафе «Шварцензон» располагается на этой улице. Уже можно слышать мощный ритм баварского или тирольского оркестра.
Распахнул дверь и вошел в кафе.
Сквозь толстую пелену дыма смутно различаю официантов, суетливо снующих с места на место с заставленными подносами. Кажется невероятным, что они могут проносить подносы из одного конца зала в другой, ничего не расплескав.
Почти все столики были заняты военнослужащими сухопутных войск или люфтваффе, оставалось несколько свободных мест.
Занял столик рядом с кассой и заказал официанту темного пльзеньского пива. Тот немедленно его доставил.
Как я догадался перед входом, это был тирольский оркестр, пытавшийся заглушить разговоры клиентов.
Через четверть часа я почувствовал усталость. Шум и дым действовали на нервы.
– К вам можно присесть, лейтенант?
Передо мной стояли два офицера в черных мундирах со значками «Тотенкопф». (Спецподразделения «Мертвая голова», используемые в целях уничтожения узников и несения караульной службы в концентрационных лагерях.) Я не заметил, как они вошли.
– Пожалуйста, со мной никого нет.
Они носили нашивки унтер-офицерского состава. Явно служили в Мюнхене. Но я спросил их об этом. Просто для проформы.
– Нет, мы служим в концентрационном лагере недалеко отсюда. Это место называется Дахау, примерно в двадцати километрах от Мюнхена.
Мне приходилось слышать об этом лагере, и я знал о его дурной репутации. Не завидую унтерам, занимающимся караульной службой в лагере. Обычно эсэсовцы, получившие тяжелые ранения на фронте, после лечения командировались в лагеря Гиммлера. Кроме того, служить в подразделения «Тотенкопф» направлялись военные чины, склонные к садизму, бывшие командиры СА.
Я спросил:
– Много людей содержится в вашем лагере?
Тот из унтеров, что моложе, улыбнулся:
– Мы стремимся поддерживать их численность на возможно низком уровне. Но заключенные все прибывают и прибывают со всей Европы. Особенно из Польши, Судетской области и Франции. Много евреев. Если бы разместить их всех, не хватило бы и всего Мюнхена. Поэтому у нас есть специальное помещение.
– Понимаю… для уничтожения?
Его улыбка внезапно затвердела.
– Верно, лейтенант. Мы уничтожаем… – Он издевательски осклабился.
– Как?
Унтер постарше угрюмо ответил:
– Лучше не обсуждать этого, особенно здесь.
Я спорол глупость. Парни пришли в «Шварцензон» не для того, чтобы рассказывать о своей работе.
Невеселая эта работа. Тратить жизнь на убийства людей.
Должно быть, он почувствовал ко мне определенное доверие, когда увидел мои два Железных креста, другие боевые награды и серебряную эмблему СС, потому что продолжил:
– Мы связаны лишь с технической стороной этого, понимаете. С крематорием. К тому, как их ликвидируют, мы отношения не имеем!
Его товарищ, шарфюрер, добавил:
– Сначала применяли выхлопные газы. К газовой камере подгоняли несколько грузовиков. Они включали двигатели на несколько минут, и все. Газ подавался по трубкам в камеры. Теперь думаю, у них есть нечто более скорое и эффективное. Отравляющий газ.
– Вы когда-нибудь присутствовали на массовых экзекуциях?
Унтер вдруг почувствовал себя неловко.
– Только раз. Другого раза не хочу. Очень тяжело. У них есть специалисты по этим делам. Ужасное зрелище. Люди совершенно голые, берут с собой мыло и прочие принадлежности для мытья, думая, что идут принимать душ. За ними герметично закрываются бетонные двери, и впускается газ. Через наблюдательные глазки можно видеть, что происходит внутри. Когда узники видят струи белого пара вместо горячей воды, они все сразу понимают. Начинают пронзительно кричать и биться о двери, как безумные. По крайней мере, так рассказывали врачи и «штубендинсты» – дневальные (заключенные, ответственные за «блоки» в концентрационном лагере). Эти заключенные-дневальные обычно занимаются затем уборкой газовых камер. Трупов и всего остального.
– Затем вам приходится завершать все?
Унтер устроился более удобно на своем месте и закурил. Выпустив к потолку продолговатое облако дыма, сказал:
– Не совсем так. Сами заключенные, точнее, некоторые из них делают самую неприятную работу. – Он выпрямился. – И это, понимаете, более гигиенично, чем хоронить их. – Он взглянул в сторону оркестра, который продолжал играть, и добавил, как бы говоря сам с собой: – Нельзя допускать, чтобы нашими мертвыми телами питались мерзкие черви. Огонь очищает. Нас следует уничтожать пламенем. Огонь и свет всегда мне нравились… Вот почему нас нужно сжигать. Никогда не следует хоронить!
– Не лучше ли нам поговорить о чем-нибудь другом? – спросил молодой унтер. – Расскажите, что представляет собой Россия? – продолжил он, поворачиваясь ко мне.
Первый утренний автобус доставил меня на маленькую площадь, где мы с Бригиттой гуляли несколько раз до войны.
Утро было сырым и туманным. Это настраивало рабочий класс Пазинга на более меланхоличный лад, чем прежде.
Я пытался пройти прежним путем, но и здесь здания подвергались бомбежкам, все выглядело незнакомым.
Вошел в булочную, почувствовав аромат свежевыпеченного хлеба, только что с печки.
– Простите, не скажете, где проживает фрау Хальстед?
Женщина в молчании смерила меня взглядом. Затем сухо ответила:
– Третья улица направо до развилки. Номер тридцать или тридцать два.
Я поблагодарил ее и через некоторое время стоял перед убогим домом. На двери медная табличка с надписью: «Фрау Хальстед, портниха». Я позвонил, и в ту же секунду открылось окно. В нем появилась старая женщина.
– Что вам надо? А, это опять вы? Ну, и в чем дело на этот раз?
Совершенно обескураженный таким приемом, я спросил:
– Можно увидеть фрейлейн Хальстед? Бригитту.
Женщина отпрянула.
– Бригитту? Минутку, я сейчас спущусь.
Через несколько мгновений она появилась у входной двери.
– Ба, это Петер Нойман! Я должна была бы узнать вас. Думала, вы один из тех полицейских. Они здесь постоянно травят нас!
Она печально улыбнулась мне.
– Мы евреи, понимаете? Моего несчастного брата и свояченицу уже взяли. Теперь они охотятся за моей племянницей… Боюсь, Германия опустилась слишком низко. Но я здесь только болтаю и не приглашаю вас войти. Бригитта пока спит, но она так обрадуется. Я уверена в этом. Она много рассказывала о вас.
