Входите, входите!
После этого я понял причину довольно своеобразного поведения женщины в пекарне. Должно быть, она тоже приняла меня за полицейского.
– Чашку кофе? Он не очень хорош, но согревает. Ну что я за глупая баба! Вы ведь торопитесь увидеть Бригитту, не так ли? Поднимайтесь наверх. – Она указала на дверь верхнего этажа. – Там ее комната. – Заметив мою нерешительность, старушка добавила, качая головой: – Она мне обо всем рассказала. Бедняжка, она вас так любит.
Неожиданно дверь открылась, и появилась Бригитта, еще в пижаме. Это уже не была юная девушка. Она стала взрослой женщиной.
Ее лицо было бледным.
– Петер! Это невозможно! – выдохнула она.
Я взбежал по лестнице.
– Бригитта! Я не знал. Прочел твои письма только два дня назад.
– Не важно. Входи, Петер.
Она потянула меня за руку и захлопнула за нами дверь.
– Мы долго разговаривали с твоей мамой. Она сообщила, что ты служишь в СС. Она рассказывала что- нибудь обо мне?
– Какая разница, Бригитта?
– Но если узнают, что ты приходил сюда?
– Я в отпуске из России, Бригитта! На фронте почти два года. Думаю, повидал достаточно, чтобы знать, как с ними обращаться.
Неожиданно она бросилась ко мне в объятия.
Затем, неровно задышав, отпрянула от меня.
– Иди ко мне, Петер! Иди. Я так долго тебя ждала, – прошептала она прерывисто.
Я нежно притянул ее к себе и положил на кровать.
– Петер, любимый…
– Ты живешь одна с тетей? Что случилось с твоими родителями?
Мы уже поговорили некоторое время, но сейчас ее лицо ожесточилось.
– Моими родителями? Это длинная история. Однажды, в июле 1941 года, пришли допрашивать моего отца. Это были люди из гестапо, группа Б. (IV В – поиск противников режима и репрессии против них среди деятелей католической и протестантской церквей, религиозных сект, евреев, франкмасонов. Одна из пяти подгрупп этой группы, подгруппа IV В4 под руководством Адольфа Эйхмана, занималась «окончательным решением» еврейского вопроса. –
Она прижалась головой к моему плечу.
– Он рассказывал, что его жизнь там была сносной. Но все наши разговоры контролировали эсэсовцы в черных мундирах. Возможно, именно поэтому он так говорил и не смел сказать ничего другого.
Бригитта посмотрела мне прямо в глаза.
– Не думаю, что эсэсовцы там такие, как ты. По крайней мере, ты фронтовик. Те же просто убийцы.
Я прижал свою ладонь к ее губам.
– Тихо, Бригитта. Продолжай.
– С тех пор нам приказали носить эту ужасную желтую звезду. В нашем учреждении прежде никто не знал, что я еврейка. Я не хотела туда возвращаться. Это было бы так ужасно, так унизительно. Тебя клеймят, как животное. На улице люди оборачиваются на тебя с отвращением. Другой пыткой было посещение магазина. Тебе передают покупку на дистанции вытянутой руки, словно ты прокаженная. Наконец, мы начинали верить, что и в самом деле прокаженные. Было ощущение удушья, пребывания в камере, где невозможно дышать. Не хотелось жить. Мама не вынесла. Она умерла в прошлом году, проклиная на смертном одре нацистов.
Она с силой оторвала голову от моего плеча.
– Я тоже проклинаю их. Потому что они убили маму. Но, может, еще больше проклинаю своих предков. Они передали нам тяжелое наследство, которое вяжет нас по рукам и ногам. Ненавижу их! Ненавижу! Если бы ты знал, Петер, какое отвращение я чувствую к ним! Я сама еврейка, но испытываю к ним одну неприязнь. По какому праву, зачем они передали нам это проклятие, этот ужасный позор? Знаешь, не думаю, что одна чувствую это. Когда евреи вместе или связаны общим интересом, они словно помогают друг другу, любят друг друга, но, мне кажется, еврей злейший враг другому еврею.
Бригитта прижалась ко мне.
– Или, может, я сошла с ума. Тетя постоянно говорит мне это. Она говорит, что я истязаю себя такими мыслями. Но ведь ты видишь, сколько страданий я вынесла. Еще в детстве у меня было одно желание: только бы люди не узнали, что я еврейка. Если бы ты знал, через что я прошла в школе. Помнишь газету Штрайхера «Штюрмер», которую требовали помещать на доску успеваемости в каждой школе или колледже? Я до сих пор вижу мальчишек, гоняющихся за нами и бросающих в нас камни. Это было страшно. Учителя же не пытались их остановить. Отчасти поэтому мы переехали, и папа попытался подделать свое удостоверение.
Ей удалось изобразить бодрую улыбку.
– Петер, милый, я достаточно поговорила об этом. Расскажи мне, как ты жил на фронте.
Последовало минутное молчание. Но прежде чем я ответил, она заговорила снова:
– Забавно. Подумать только, я спала с офицером СС. Несчастная мама так их ненавидела! Но они не такие, как мой Петер. Они – чудовища! – Она пожала плечами и надула губы. – Чудовища? На самом деле глупо так говорить. Это были полицейские или охранники. Они выполняли работу полицейских и охранников, вот и все. Нельзя осуждать человека за то, что он делает это из трусости или слабохарактерности, больше, чем тигра за свирепость или осла за упрямство! Эти люди стали такими так же, как тигры или ослы.
Я перебил ее:
– Пожалуйста, Бригитта, не надо так огорчаться. Давай поговорим о чем-нибудь другом, как ты и хотела.
– Ты совершенно прав.
Бригитта вытянулась на постели, сложила руки под головой и подняла одно колено.
– Все равно это очень странно! – шептала она задумчиво, уставившись взглядом в потолок.
Я склонился над ней.
– Бригитта, любимая!
Она нежно улыбнулась.
– Петер, ты знаешь, что я люблю тебя. Теперь скажи, когда ты вернешься в Россию? Я так боюсь, что ты снова оставишь меня одну очень надолго.
– Мне придется уехать в Гамбург сегодня вечером. Отпуск заканчивается через два дня. Но война скоро кончится, Бригитта!
Она снова прижалась ко мне.
– И что будет, когда закончится война? Думаешь, у меня остались какие-нибудь иллюзии? Ты приехал, потому что хочешь меня, полагаю. Но после войны… Знаешь, для нас, евреев, мало шансов на счастье и покой. «Для нас, евреев».
Я вдруг понял. Я любил и боялся за нее. Но как быть с другими, всеми другими? В России или где- нибудь еще. С теми людьми, к которым я не знал жалости.
Все очень странно.
Часть четвертая
НОЧЬ
