— решила оставить по себе исключительно добрую память любящего друга, за которым не осталось долгов.

Собрану Аврора писать не стала. С ним она переговорила лично.

Когда с делами было покончено, Собран налил Авроре бокал кюве. Жодо-Кальман теперь производили шампанское — виноград присылал зять из Шалона-на-Соне. Это было хорошее белое вино, правда очень сухое.

— Он в себя не верит, — посмеиваясь, сказал Собран. — И совершенно не стесняется того, что передал дела тестю.

— А если еще учесть, что я вам передала половину своей власти… — Аврора забавлялась. — Вы теперь занимаетесь вином по всей провинции.

— И в мою честь изваяют статую, — пошутил Собран, погрузив нос в бокал.

— В виде кролика.

— Аврора!

Она рассмеялась, довольная его реакцией, затем сказала:

— Зимой я вернусь сюда — с Анри или без него.

Они снова замолчали. Аврора разглядывала струю пузырьков, поднимающуюся со дна. Потом просто начала спрашивать:

— На поле боя вы наверняка слышали, как раненые зовут матерей? Они звали родных матерей? Или же сверхъестественную мать вроде Богородицы?

— Не знаю. Сам не звал. Она еще жила с семьей, пока я был в армии. Я вспоминал ее такой, какой запомнил. И не на поле боя. К тому же меня ни разу тяжело не ранило. Единственный раз, когда я был близок к смерти, — это когда я чуть не замерз, когда казалось, будто мне явился…

От Авроры не укрылось, что вдруг Собран стал тщательнее подбирать слова. Его слова и мысли разделились, стали как кормчий и впередсмотрящий, и последние говорили первым, куда рулить.

— Мне будто явился ангел. Но на деле я увидел придорожную церквушку. Мама преставилась за год до того, как умерла Николетта. Слава богу, она не переживала этого горя. Внезапно заболела, слегла, две недели не вставала с постели, парализованная, не могла говорить, что поначалу ее очень злило. Леона не было рядом, и мама из-за этого печалилась, однако потом как бы отстранилась от всего. Не стала безразличной, нет, просто обрела мир. Лучшей смерти я в жизни не видел.

— Вашу маму мне увидеть не довелось, я ведь переехала сюда уже после того, как вы потеряли дочь. Первое, что я узнала, — это то, что у вас с Селестой умер ребенок от скарлатины.

— Почему вы запомнили это? От скарлатины в тот год дети умерли и в других семьях: два младенца, один четырехлетка и еще девочка тринадцати лет. Единственная причина, по которой я забыл точные имена младенцев, — это потому, что точно так потом нарекли других детей. Новорожденные воскресили мертвых и выросли. Девочку звали Жанна. Старшая у четы Гарвей.

— Почему мне рассказали о вашей дочери? Когда умер мой муж, нашлись те, кому не терпелось указать мне на других членов этого тайного братства переживших недавнюю потерю. Вы носили черную нарукавную повязку. Помню, как однажды вы запрягали лошадь в телегу, груженную пустыми бочками. Сбросили сюртук, сняв с его рукава повязку, закатали рукав рубашки, снова надев повязку повыше локтя. Вы обращались с ней бережно, будто знали, что за вами все наблюдают — а все за вами наблюдали. Дядя был высокого мнения о вас и говорил — в упрек остальным, я думаю: «Свое горе Собран Жодо чувствует».

— Какая память, Аврора! Да вы знаете меня лучше любого из моих детей.

Собран коснулся ее руки. Затем налил себе еще шампанского и осмотрел его на свет.

— Что замечательного вы находите в бокале, когда смотрите на него так?

— Кое-что нахожу. В мире все потребляется неравномерно. И ночь лучше дня. — Собран на время задумался. — Я знаю кое-кого, кто помнит все на свете.

— Хотела бы я познакомиться с ней, чтобы она и меня запомнила.

Собран недоуменно взглянул на Аврору, но та не дала ему и рта раскрыть и продолжила:

— Она запомнила бы детей, погибших от скарлатины, которые бы только начинали пользоваться христианскими именами своих семей?

— Если б он хоть раз встретил их — тогда да.

Отравленная дружба… Он!

Собран прикрыл глаза. Аврора внезапно ощутила себя разбитой, а желудок будто превратился в бездонный колодец. Ее всю переполнило чувство собственного ничтожества; гордость ушла, грудь вновь ощущалась как мешок с камнями, подвешенный к ребрам и переброшенный через край могилы. К чему ограниченность, разумность, самоотречение, когда тут такие преступные желания? Яд — как представил его Собран — это то, что происходит между мужчинами, которые слишком сильно сближаются. Вот откуда накрахмаленные воротнички, вечно застегнутые пуговицы, сдержанность в словах и поступках, походы в церковь… Как она сразу не догадалась?

Аврора заметила, как Собран смотрит на нее, и собралась уходить. Если она и побледнела, то он вряд ли заметил.

— Хотите, — спросила она, — чтобы я прислала вам из Парижа книги? Какие?

Рю-дю-Бак,

Париж,

7 декабря 1833 г.

Г-н Жодо!

Поскольку Вы не написали мне, я заключаю, что моя мать не сказала Вам о своей смертельной болезни. Она более не в состоянии двигать правой рукой. В Париже есть хирург, знающий способ, как облегчить течение болезни. Он говорит: оперировать надо срочно. Мама, однако, настаивает на приезде в гиато, несмотря на слабость и на срочность ситуации. Полагаю, она рассчитывает приехать в поместье, остаться там, когда дороги станут непроходимыми из-за снегопадов, и тихо умереть в спальне у очага. Вспомните: она не верит в Бога. И в предопределенность судьбы тоже. Я напуган. Удерживать мать не имею сил. Барон очень зол и ведет себя как настоящий деспот, только указывает: мадам то, мадам это. Мать, впрочем, на нас внимания не обращает. Она, разумеется, хочет, чтобы я поехал с ней, даже подыскала мне гувернера — ужасного немца. Но клянусь: более не посмею роптать на него, пусть только мама выживет.

Я написал также тетушке и друзьям матери, сестрам Леспе и Педмон, и теперь пишу Вам с одной целью: чтобы Вы умоляли ее сделать все возможное, дабы спасти собственную жизнь.

Ваш верный друг

Поль де Вальде, граф де Вюйи.

Кло-Жодо,

20 декабря

Дорогая баронесса!

Поль написал, что Вы больны, упомянув при этом слово «смертельно». Сказал, Вы отказываетесь от операции, которая могла бы спасти Вам жизнь. Поль описывал операцию как способную облегчить течение болезни, я же надеюсь, она сумеет ее победить. Боюсь показаться неуважительным и небрежным к чему-либо, однако я пишу в чудовищной спешке, опасаясь не успеть отправить это письмо с последним дилижансом. Со следующим почтовым экипажем, боюсь, Вы разминетесь по дороге сюда.

Если Вы боитесь операции из-за боли, то болезнь под конец причинит боль куда сильнее. Страдать придется в любом случае, но Ваше мужество равно Вашим страданиям.

Приезд в гиато в данных обстоятельствах непозволителен, даже если б он стал последним для Вас. Умоляю, останьтесь в Париже и лягте под нож — все, кто любит Вас, желают Вам только добра. Я же отказываюсь считать это письмо к Вам последним. Надеюсь, Вы примете совет, и буду молиться о Вашем выздоровлении. Верю, что еще встречусь с Вами весной, когда здоровье Ваше станет много

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату