Однажды на такой же мине подорвалась боевая машина пехоты, и доктор в течение получаса вместе с фельдшером не вылезали из чрева машины. Наружу вынести раненых не представлялось возможным, колонна обстреливалась засевшими в горах бандитами. Закончив свое дело, доктор мешком вывалился наружу. Лицо его за время пребывания в машине осунулось, глаза ввалились.
— Он переживает о каждой нашей ране больше, чем мы сами, и этим обезболивал их нам, — без всякого преувеличения говаривали раненые, отзываясь о врачевательном таланте доктора Леши. Многие из тех, кто прошел через его руки, как о чем-то удивительном вспоминали о том, что уже только одно прикосновение его тонких холодных пальцев, отцовский взгляд голубых как небо глаз вселяли в каждого из них спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. А ведь вера для раненого равноценна жизни.
С момента взрыва не прошло и десяти минут, а колонна уже вытягивалась и, медленно набирая скорость, входила в «зеленку». Дорога, вынырнув из ущелья, вышла на простор зажатой с двух сторон хребтами равнины.
Справа и слева от шоссе, насколько хватало взгляда, раскинулись поля, на которых только-только начинала колоситься пшеница — главное богатство этого горного края. Далеко впереди, залезая уступами в горы, приютился кишлак. Наш путь проходил через селение по кривой и узкой улочке, зажатой высокими глинобитными стенками. Несмотря на то, что утреннее солнце уже поднялось из-за гор и залило долину теплым, золотистым светом, над кишлаком не было видно обычной в это время дымной синевы. Все там словно вымерло, только глухие стены дувалов, окружающие селение по периметру, смотрели на нас выжидающе и угрюмо.
— «Протоны», «Протоны»!.. — послышался в наушниках спокойный голос командира. — Как там обстановка в окрестностях кишлака? — вертолеты, курсирующие над нами, внезапно изменили направление полета и начали кружить над подозрительно замершим кишлаком.
— «Чайка», я «Протон»! — послышался голос командира звена. — От перевала до перевала чисто.
— Понял вас, спасибо. — И в эфире снова воцарилась звенящая тишина.
Десант готовился к бою, кто его знает, что ждет каждого из нас в этом угрюмом, чужом селении. Бойцы открыли боковые лючки и, выставив стволы автоматов наружу, закрепили оружие ремнями, чтобы не дергалось во время движения и особенно при стрельбе. Наводчик главного калибра впился глазами в окуляры прицела и, неторопливо вращая башню, осматривал окрестности.
Колонна двигалась с прежней скоростью, внешне там почти ничего не изменилось, только внутри каждой машины люди замерли в напряженном ожидании.
— «Чайка», я — «Тридцать восьмой», — послышался доклад командира разведвзвода старшего лейтенанта Александра Сапегина, возглавляющего передовое охранение.
— Прошел мазар, до кишлака около километра, ничего подозрительного не заметил.
— Внимательней, Иваныч, не торопись!
— Вас понял, продолжаю движение.
Передняя машина сбавила ход. Солнце начало безжалостно припекать, и вскоре броня уже не холодила ладонь, как полчаса назад, а нестерпимо жгла. В машине становилось душно и, чтобы хоть ненадолго охладить тело, бойцы приоткрыли люк.
Высоко над нами кружили два вертолета — наши глаза и основное прикрытие. Признаться, их ровный гул почему-то всегда вселял в нас уверенность в бою и надежду на скорую помощь, что бы ни случилось.
— «Чайка»! Я — «Тридцать восьмой»! Подхожу к околице, — доложил офицер. — Дорога чистая. — Организуй круговое наблюдение и вышли вперед саперов с собакой, — приказал майор.
Головная машина замерла на месте, остальные стали елочкой на обочине. На середину дороги выскочили несколько бойцов с миноискателями в руках, один из них держал на коротком поводке крупного пса, черного, с желтыми подпалинами по бокам. Звали его Аргус, на счету у него было больше десятка обнаруженных мин.
Собака ластилась к плотному, невысокого роста, крепышу с широким круглым лицом и добродушным взглядом.
Правда, сейчас лицо собаковода выражало нетерпение, желание скорее приступить к знакомому и опасному делу. Получив задачу, саперы, внимательно осматривая дорогу, двинулись вперед. Бронетранспортер за ними. Дувалы высотой в два человеческих роста медленно сходились, делая путь все уже и уже. Вскоре передняя машина уже с трудом вписывалась в повороты, задевая за стены то носом, то кормой. Казалось, что это была самая настоящая ловушка, в которую «духи» заманили нас, чтобы полегче разделаться.
— «Чайка»! Я — «Тридцать восьмой»! Прошел середину кишлака, ничего подозрительного не заметил, — доложил Сапегин. — Дальше дорога расширяется.
— Удвой внимание. Если и ждет нас где-то «сюрприз», то именно на этом участке, — предупредил Калинин.
Прозвучала команда «Вперед», и колонна медленно потянулась в узкую горловину улочки, петляющей меж незатейливых глинобитных жилищ афганцев.
— «Чайка»! Я — «Тридцать восьмой»! — высоко и тревожно зазвучал голос командира разведвзвода, — собака вышла из строя, воет и трясет головой. Явно «духи» что-то в пыль подсыпали.
— Я «Чайка», бери саперов на борт, жди подкрепление. Прошло несколько томительных минут.
— «Чайка»! Я — «Тридцать восьмой»! — снова прозвучал голос офицера. — Нахожусь на окраине, дорога свобо…
Внезапно доклад Сергея прервался на полуслове.
— «Тридцать восьмой»! «Тридцать восьмой»! Что там у вас, отвечайте?
Эфир напряженно молчал.
— Прибавить скорость, — приказал начальник ММГ. Но все уже без его приказа ускорили движение, насколько позволяла стиснутая глинобитной стеной дорога.
— «Чайка», «Чайка»! Я — «Сорок первый»! — раздался в наушниках голос командира машины, следовавшей за головной. — Вышел из-за поворота, вижу «Тридцать восьмой». Сапегин разговаривает с кем-то из афганцев.
— Слава богу жив! — облегченно выдохнул Калинин.
— Сорок первый, подойди ближе, узнай, в чем дело. Пусть Сапегин доложит сам.
— «Чайка»! Я — «Тридцать восьмой»! — тут же послышался голос Сапегина. — Чуть не «поймали» мину. Спасибо — женщина выскочила из калитки, вовремя остановила нас.
— Что за женщина, какие мины?
Не дожидаясь ответа, командир вышел из машины и вместе с переводчиком направился к голове колонны.
Машины замедлили движение, и он без труда их обгонял. Вскоре из-за поворота показался головной БТР.
Впереди, под прикрытием пулеметов, в поте лица трудились саперы. На обочине небольшой стопкой возвышались несколько круглых мин в пластмассовой ребристой упаковке. Старший лейтенант Сапегин, пытаясь объясниться с крестьянкой, размахивал руками, что-то изображал ими, но, видно, разговора так и не получилось. Женщину командир увидел, лишь подойдя вплотную к машине. Она выглядывала из перекошенной дверцы, которая закрывала небольшой проход в дувале. По всему было видно, что на дорогу выходить она не собирается…
— Товарищ майор, — увидев командира, торопливо, словно оправдываясь за задержку связи, начал Сапегин, — вот женщина, которая нас спасла.
Из-за дверного проема на них из-под мелкой волосяной сетки паранджи смотрели перепуганные и в то же время решительно блестевшие глаза. Командир с трудом уловил красивые округлые черты лица женщины, очерченные тонкой тканью. Постаревшими от тяжелой повседневной работы, испещренными морщинами руками она пыталась что-то объяснить недогадливым офицерам, повторяя одну и ту же фразу.
— Рафик Леша — ташакур. — После этого сложила руки лодочкой, раскачивая их из стороны в сторону, словно там был ребенок. Потом она крикнула о чем-то во двор, и к калитке опасливо подбежал
