паломников. Моджахеддины собираются напасть на вашу колонну у мазара, они надеются, что во время боя погибнет множество дервишей и дехкан, а оставшиеся в живых разнесут по всей окрестности весть, что вы, «шурави», — осквернители святых мест и враги мусульманской веры. Откровенно говоря, я против вашего пребывания здесь, — искренне признался торговец. — Не будь того, что случилось, мы бы просто разъехались, а там не наша забота, что будет. Моджахеддины предупредили всех торговцев, что тех, кто хоть намекнет русским о том, что готовится западня, ждет смерть.
Афганец, еще раз крепко пожав руку Царевскому и торопливо направился к своим, распорядившись на ходу отнести раненого в одну из машин.
Царевский, ошарашенный услышанным, полез в машину, вытащил из сумки карту и, развернув на броне, снова, в который уже раз, пошел по обозначенной на бумаге дороге. Грунтовка, петляя по склону горы, направлялась к неширокой, зажатой двумя скалистыми хребтами долине и разветвлялась лишь возле гробницы святого. «Что же делать? Как обойти это место стороной?» — билась напряженная мысль в голове. О том, чтобы взять слова торговала под сомнение, не могло быть и речи. Были, конечно, случаи, когда они обманывали, но это было лишь тогда, когда горские обычаи перечеркивала выгода, возможность за счет лжи набить карманы. Сегодняшний случай был неординарным, и капитан почему-то сразу поверил торгашу, который и от сегодняшней сделки имел немалую выгоду, ведь деньги остались у него в кармане.
Километрах в пятнадцати от завала он по горизонталям на карте определил, что склон горы, прочерченный серпантином дороги, относительно пологий. Там можно попробовать с дороги свернуть и по лощине выйти в долину километрах в десяти от мазара.
Вскоре дорога была полностью освобождена от камней.
Торговцы, поставив свои пестреющие цветами и живописными панно машины впритык к скале, нетерпеливо ждали, когда пройдет колонна. Они еще надеялись засветло попасть на базар.
— По машинам! — пронеслась команда от экипажа к экипажу, и вскоре боевые машины, ощетинившись оружейными стволами, пофыркивая бензиновым и дизельным чадом, пошли по расчищенной дороге в обход засады, к логову душманов.
Вот так, только за один день дважды спасло нас от взрывов и погибели врачевательное искусство, добрая и мужественная душа доктора Леши.
Потом были еще десятки походов и боев, за которые наш доктор получал правительственные награды, но на всю жизнь запомнилась операция, изложенная выше. Может, и потому, что похожа на небыль. Но, как говорится: на войне, как на войне…
Познакомился я с Сахибом несколько лет назад, во время проведения операции в одном из горных районов Афганистана. На привале, когда после утомительного перехода наконец-то наступила долгожданная минута отдыха. Но мне не долго пришлось наслаждаться наступившим покоем, начальник мотоманевренной группы майор Калинин поручил мне организовать охрану лагеря. С наступлением темноты боевики особенно активны и в любой момент могли обстрелять наше расположение с близлежащих сопок.
Вскоре боевые машины заняли свои места по периметру стоянки, наводчики навели пулеметы в заданном направлении и застопорили башни. Выслушав бодрые доклады о готовности обороны к бою, облегченно вздохнул — успели до захода солнца. Вместе с резво нахлынувшими сумерками пришла долгожданная прохлада, и стан наш ожил. Послышались шутки, громкоголосый смех солдат. Кто-то уже настраивал гитару, и через минуту, над засыпающей долиной полилась щемящая душу песня:
Песня вызывала грусть и чтобы как-то развеяться, я пошел проверять посты. В горах сумерки сгущаются очень быстро, и вскоре стало темно, как в подземелье… Бойцы, пересиливая усталость, сосредоточенно вслушивались в тревожную тишину ночи, прерываемую приглушенными возгласами:
— Стой! Кто идет?
Я заканчивал обход позиций, когда невдалеке увидел тревожно мерцающий огонек папиросы и одновременно услышал тягучую мелодию афганской песни. Что-то знакомое показалось мне в срывающемся голосе одинокого певца. Подошел ближе. На полуразрушенном дувале, за которым расположился оперативный батальон царандоя, сидел, покачиваясь в такт песне, афганец. Услышав шаги, он замолчал.
— Хубасти, джурасти, бухарасти, — приветствовал я его на пушту.
— Здрасти, здрасти, — тщательно выговаривая слова, проговорил он, вскакивая.
— Офицера связи оперативного батальона капитан Сахиб, — представился он. Я назвал себя, и мы в знак доброго расположения друг к другу пожали руки.
Я уже не раз слышал об этом смелом и мужественном человеке, но встретится с ним впервые. Однажды наша мотоманевренная группа столкнулись с крупной бандой душманов, перекрывшей перевал. Бой затягивался, без помощи вертолетов трудно было думать о продвижении вперед. «Чайка» — машина связи подорвалась на мине и потому, мы были лишены всякого сношения с базой. Необходимо было пробиться за перевал, чтобы вызвать на помощь вертолеты огневой поддержки. На экстренном совместном с афганцами совещании Сахиб предложил свой план прорыва и, взяв с собой десяток добровольцев, незаметно покинул колонну. Через несколько часов огонь боевиков стал ослабевать, а вскоре и совсем прекратился. В насупившей тишине стал отчетливо слышен гул приближавшихся вертолетов. После нескольких воздушных атак, гулкими разрывами, отдавшимися по ущелью, было получено сообщение, что перевал свободен. Лишь Сахиб и еще двое сарбозов из десяти смельчаков, измученные тяжелой дорогой, израненные, достигли расположения вертолетной эскадрильи и передали просьбу командования. Остальные при прорыве погибли…
— О чем грустит твоя песня, друг?
— В песне слышится то, что переполняет душу. Скоро два года как я лишился отца и матери, брата и сестер, — он говорил медленно тщательно подбирая слова. Глубоко затянувшись, бросил сигарету в сторону. Взошла сияющая белизной луна, залив ярким серебристым светом долину. В ее чарующем свете фантастическими очертаниями начали постепенно проявляться развалины ближайшего кишлака, оставленного жителями из-за частых нападений душманов.
Взор Сахиба был прикован к этим развалинам, губы что-то беззвучно шептали.
— Сахиб! — позвал я.
Он резко обернулся. На лице его освещенном млечным светом луны резко выделялись морщины неприкрытой скорби. Несколько мгновений он отрешенно смотрел на меня, но вскоре лицо его начало постепенно преображаться, потеплел взгляд, резкие морщины, еще совсем недавно разрезавшие лицо на глыбы обветренного гранита, постепенно сгладились.
— Я хочу рассказать тебе о том, что переполняет горечью мое сердце. Ты только слушай и молчи. Сахиб виновато и в то же время доверчиво улыбнулся, словно заранее просил прощение за половодье чувств и воспоминаний, которые, смыв плотину сдержанности, вот- вот захлестнет нас обоих.
— Я часто представляю дни своего детства. Прилепившись одной стороной к скале, стоит глинобитный домишко с плоской крышей. Это мой родной дом. Он похож на уставшего путника, привалившего в поисках тени, к скале, и с горечью рассматривающего, через подслеповатые глазница окошечек, жестокий и неправедный мир. Кажется, вот-вот отворится, потрескавшаяся от старости, створка
