Дома Ева включила полное освещение. Встав у порога, она внимательно огляделась. Но и в самом деле – вещей было крайне мало. Следуя давно установленному правилу, Ева избавлялась от всего, к чему не прикасалась более четырех месяцев. Осматривая квартиру в поисках загадочного предмета, девушка продолжала разговаривать сама с собой: «Что же это за предмет? Полагаю, все это ерунда – проклятие, энергия, несчастья. Я как человек разумный могу объяснить семейные беды случайным совпадением и общим падением нравов. Но в случае с Марфой и Коко – нельзя так просто откидывать даже самые безумные доводы. Энергия заблуждений подчас делала гораздо больше, чем логически обоснованные действия».
Как Ева ни старалась, с каким тщанием ни переворачивала вновь и вновь скудное содержимое полок в шкафу – так ничего и не увидела. Вещи были то слишком новыми, то слишком старыми. «Надеюсь, про шарф она погорячилась». – На всякий случай пересмотрев свой гардероб (тоже не самый обширный), Ева не нашла там ничего инфернального.
От лени скорее, чем из-за снобизма, Ева никогда не покупала вещи на блошиных рынках. В отличие от Марфы, любившей поворошить горы недорогих вещей и умевшей при этом найти нечто настолько винтажное и стильное, что все ее подруги в очередь выстраивались, чтобы поносить. Ева же покупала одежду в магазинах, никем не ношенную и никем не даренную. Маловероятно, чтобы «энергетически сильная» вещь была изготовлена фабричным способом.
Отчаявшись, но все еще не решаясь ложиться спать, Ева села за рабочий стол и уставилась на свое отражение в оконном стекле – глубокая ночь прильнула к окну с той стороны. Тупая тревога обернула голову ватным одеялом, ни одна мысль уже не могла пробиться сквозь рыхлое, беспокойное оцепенение. Ева очень не любила состояние такой безысходности, инстинктивно не подпуская его к себе, – знала, что труднее остановиться, чем не начинать.
Машинально Ева достала из ящика картотеки Письмо. Как фотография старого друга, оно подействовало успокаивающе. Но что-то не давало насладиться моментом, что-то неуловимое, как назойливая мошка. Ощущение, мысль… И вдруг Еву как громом поразило – Письмо! Оно само пришло к ней. Неужели… Разумеется, ни на секунду не поддавшись мистическим настроениям Марфы и бабушки, Ева поняла, что Письмо – единственная вещь в ее жизни, подпадающая под описание искомого предмета. Другими глазами взглянув на этот лист бумаги, Ева начала читать, впервые вникая в смысл написанного, а не анализируя особенности почерка.
Еву сотрясал озноб. Возможно, Виола была права, и она действительно больна. Перечитывая снова и снова такой знакомый и такой неизвестный документ, Ева с трудом укладывала в голове в беспорядке появляющиеся и перебивающие друг друга мысли. Как, ну как она не замечала раньше напряжение, с которым было написано письмо?! И тема, и общий тон – все указывало на то, что писавший был на грани нервного срыва, если не больше.
Снова и снова вглядываясь в почерк, Ева видела то же, что и раньше. Спокойный, уверенный человек, мужчина, летним вечером писал эти строки. Он представлялся ей средоточием всех возможных достоинств. Она восхищалась его спокойным приятием бытия, умением вкушать жизнь, наслаждаться ею, быть мудрым и щедрым к себе и близким. Всем, чего так не хватало ей. Он был почти идеален в представлении Евы. Он был тем, кто мог бы, казалось, пробудить ее к жизни. Он был ее солнцем, способным растопить вечные льды, сковавшие ее. Его она ждала со смирением невест Христовых, когда-то заточенных в мрачном монастыре.
Портрет, нарисованный ею по почерку, был настолько живым, что и сейчас она видела его скулы, уголки упрямо сжатых губ, складки нахмуренных бровей. Не было никаких шрамов, уродства и бесов. Как можно было написать такое и таким почерком? Мучительное вглядывание в эти строки почти до головокружения, до тошноты, не приносило ни облегчения, ни понимания.
Но постепенно Ева стала различать второго человека, спрятавшегося за изображением, таким знакомым, что оно стало почти родным. Вот он. Как отражение на стекле, под которым был первый портрет. Почти совпадающий, а поэтому неразличимый, если не приглядываться, – он присутствовал почти так же ощутимо и реально, как само изображение. Постепенно, набираясь, как бы высасывая силы и краски из первого портрета, новый человек все яснее показывал себя.
Ева, не в силах остановить это жуткое превращение, как завороженная наблюдала за метаморфозами. С ужасом она увидела шрамы, уродующие, сминающие человеческие черты в страшную маску чудовища. Натянулась до предела и лопнула, исходя трещинами и разрывами с неровными краями, кожа, ложась на неестественные для человеческого лица рельефы. Ничего более омерзительного Ева представить себе не могла. Из-под новой плоти острым холодным огнем ненависти блеснули глаза.
Резко отбросив лист, Ева вскочила. С оглушительным грохотом упал стул, на котором она сидела. Письмо, медленно кружась, с тихим шорохом опустилось на пол. Шатаясь, Ева прошла на кухню. Выпила залпом стакан ледяной воды. Отдышавшись, вернулась к столу и посмотрела на письмо, так и лежавшее на полу.
«Надо успокоиться, – сказала Ева себе. Еще раз вздохнула, потерла дрожащей рукой пылающий лоб. – Одно я знаю теперь точно – прежним делом такой бездарности, как я, заниматься противопоказано. Второе: нервы у меня ни к черту. Мерещится бессмысленная чушь. Хорошо еще, если это просто горячечный бред. Будем надеяться на лучшее. Во всяком случае – с портретами и почерками надо завязывать. Так, дальше… Письмо. Других кандидатов на должность, как там бишь, «энергетически сильного предмета» нет. Будем работать с этим. Надеюсь, и Марфу, и старух оно удовлетворит. Не знаю, что там они с ним сделают, сожгут и станцуют на пепле в полнолуние или что еще у них положено делать? Лучше бы, конечно, уничтожить его». С трудом поборов желание самой приняться за это, Ева решила отнести Письмо Марфе немедленно.
Сейчас удивительно ясно вспомнился момент, когда она прочла Письмо впервые. В день, который Ева не забудет никогда, – день смерти Лени. Они тогда вместе прогуливались и долго еще смеялись, что по ошибке надели плащи друг друга. Лени была такая красивая и… такая печальная. Только через несколько дней после того, как из пруда вытащили мертвую Лени, Ева поняла, что так и не вернула плащ сестры.
Уже на пороге Ева задумалась – не слишком ли поздно? А, все равно Марфа не спит до утра, как и все ее домочадцы и непременные гости. Звонить же и говорить о Письме Ева не решилась. Облечь в слова все пережитое, объяснить Марфе свою способность видеть людей, разбирая их почерк, и не увязнуть при этом в болоте ненавистной мистики было трудно.
Она вышла из дома в ночь, уже настолько глубокую, что не было видно ни одного освещенного окна. Тишина давила на уши, забивая рот и залезая холодными пальцами под полы одежды и за шиворот. Оглянувшись и поежившись от холода, Ева слегка замялась, но все же приняла решение и бросилась мимо собора в парк, через который пролегал самый короткий путь к дому Марфы.
