— Так. Город у нас курортный. — говорит она, когда благодаря совместным понимательным усилиям научились открывать и закрывать замки. — Больших сумм с собой не носи, паспорт лучше тоже…
Следует инструктаж, который я еле выношу, так хочется кинуться к морю. Он завершается мягким:
— Вот супчика поешь с дороги и пойдёшь…
— Да что вы, Людмила Николаевна, пообедаю в городе.
Заодно и поужинаю.
Она было соглашается, но, пока распаковываю рюкзак, приходит и молча ставит на плиту металлическую миску с супом. Пахнет вкусно. Почему-то мне кажется, что из такой миски (ну, или из похожей) ест и рысь Нюра, но не огорчает, хотя здесь по кухонным шкафам в изобилии тарелок с голубыми узорами и золотыми каёмками.
Достаю из рюкзака пакет со снедью, которым меня снабдил Слава, наш начальник рекламного отдела. Он приехал на вокзал забрать кой-какую работу, что я доделывала. Мне пришлось даже приехать намного раньше. Но какая-то важная встреча у него отменилась, и он провел со мной полтора часа до прибытия поезда, и был так добр, что проводил до вагона, где я могла уже вполне отдаться путешествию.
Что здесь? Шоколад редких марок. Шоколадный чай, упакованный в такую сложную коробочку, что я долго верчу её в руках, прежде чем удаётся открыть. Вдруг понимаю, страшно хочется есть. А что тут ещё? Сыр «Бри», не ела в жизни. А вот «Камбозола» какая-то, вообще не видала. Раскрываю «Камбозолу», подтаявшая. Не дожидаясь, пока разогреется суп, ем её здешней ложкой. В мягкой плоти «Камбозолы» — серые штучки, кажется, семечки… Ложка случайная, непонятно как затесавшаяся в богатую обстановку, топорная, металлическая, толще, чем нужно. Наверно, такими ложками «Камбозолу» не едят.
Суп на плите испускает в воздух густое облако рыжего пара. Ставлю на стол прямо в эмалированной миске, и ем, на «Камбозолу» кошусь. А, на пачке слова… «Камбоцола — мягкий деликатесный сыр с благородной голубой плесенью». С благородной — чего? Так семечки не семечки, а плесень?.. Будь я — не я, а моя героиня, она взяла бы благородную голубую да выкинула в окошко. Но я всего лишь ставлю в холодильник. Завтра, может, всё равно буду есть её, она мне понравилась, только вот вкус у неё специфический.
Приятно, что ни говори, быть работником, которого так ценят.
Ты как-то попросил книжку стихов, которую я по большой самоуверенности сотворила в юности, я стала что-то лепетать, мол, там стихи незрелые, ты ласково сказал: «Дурочка, при чём тут стихи». (Ты знаешь, меня ведь никто ласково не называл дурочкой, порой дурой и неласково. А твои слова были так приятны, спасибо). Тебя интересовала фотография с обложки, и впрямь, её можно назвать почти удачной…
Так, может, и тут опять я дурочка, и снова дело не в хорошей работе? Вот они, мужчины.
Иной раз думаю, что было бы, если бы я выглядела иначе. Интересовали бы вас мои рассказы? Читали бы вы статьи с той же степенью внимания, если, конечно, она вообще есть, степень внимания?.. Вы бы звонили так же часто?
У меня нет ответов на такие вопросы.
Олег как-то предостерег: помни, что ты блондинка. (От него, кстати, узнала, что есть версия, будто бы я блондинка. Раньше и в голову не приходило!) Поскольку ты блондинка, сказал Олег, интерес, который проявляют к тебе мужчины, адресован, собственно, во многом и не тебе. А тому типу, к которому ты относишься.
Наверно, он прав. А ещё раньше я слышала такое: «С тобой стремятся общаться потому, что у тебя большая аура. Именно она, а не другие какие-то твои качества, привлекают к тебе людей».
Ну вот, я блондинка с большой аурой. Исторически сложилось, веду письменный образ жизни. Все свойства вполне отделимы. Так где же я? Как докопаться до себя в ворохе разноречивых признаков и характеристик? Помните, была такая песенка: ты ушла рано утром, на подушке остался твой зеленый парик, глаз забыла стеклянный, отстегнула протез. Если это осталось, что же утром ушло?
И когда к одному зерну добавить одно, будет два, а если ещё и ещё одно, постепенно настанет куча. А если убрать одно из кучи, останется всё равно куча. А если ещё одно? То что останется?
Впечатлившись рассказом об опасности курортного города («прямо сумки из рук вырывают!»), в первый день пробыла с морем меньше, чем нужно. Только дошла до него — приятно идти дорогой в пахучей зелени, под уклон, и улица называется Московская — добежала и постояла у края.
Можно, я постою у твоего края, великое море. Здесь, вблизи, я уже не решусь на фамильярности, не буду даже тебя вслух приветствовать. Я просто дивлюсь, как я, такая небольшая, вмещаю тебя, такое огромное. А то, что вмещаю — в том нет сомнений, иначе как бы я могла тебя воспринимать? Только не говори мне, будто ты существуешь помимо меня. То есть, конечно же, существуешь. У меня нет сомнений на твой счет. Да, ты существуешь вовне. Вот только я об этом, увы, ничего не знаю — и вряд ли узнаю когда-нибудь.
Село Дунай
Он говорил, можем сохранить отношения. Встречаться. Он почему-то решил, если мне было всё время почти недостаточно нашей высокой, густой любви, то теперь удовольствуюсь шаткой подделкой. Псевдодружескими, фальшиво любовными отношениями. Я, он сказал, должен тебе признаться, ты и сейчас влечешь меня к себе как женщина. Обрадованная, со слезами я целовала родное тело, где каждый детский шрамик на шёлковой широкой спине был знаком, гладила, втирала в кожу крем «Тик-так» и снова целовала. И постоянно плакала. Он не обнял меня, не прижал мою голову к своему плечу, не поцеловал в лоб. Лежал, как султан, великодушно даря мне себя. Он был готов подарить мне себя как станок для чувственных удовольствий.
И это после того, как мы знали вместе ночи под бормотанье дождя или с лунным оком в окне… И как он хотел целовать меня всю, от макушки от пяток, и качать на руках, и баюкать под музыку.
Музыка долго мешала расстаться. Куда я пойду, если нигде — в кафе, в автомобиле, на улице, в офисе — не прозвучит «Пролог» Леонкавалло, «Омбра май фу», «Я пойду по полю белому», «В двенадцать часов по ночам», «Осень, рыжая кобыла, чешет гриву» и всё, что мы слушали до онемения.
Неужели я говорю о нём, о моём дорогом, тёплом и живом, любимом и преданном Дмитрии? Поутру понадобилась добрая минута, прежде чем вспомнила — поняла — осознала весь свод причин, последовательность событий, течение вещей, почему проснулась одна.
Больше не могу писать. Сдерживаю слёзы. Сейчас пойду курить.
Да не ворчите! Я снова стала покуривать… Два года, когда была счастлива и не помышляла о сигаретах, ушли, исчезли, развеялись, как табачный дым с белых яблонь.
Я бы и вина выпила, не хотелось. Чувствовала: начну пить и стану рыдать. Потекли долгие дни без тебя. Я считала каждый, я говорила себе: так. Сегодня уже второй. А кажется, что вечность.
Порой возносила благодарность: поженились и обвенчались. Давно бы расстались, а ведь я по- настоящему люблю. Сердце преисполнялось ликованием. Я ещё его фамилию ношу, я не дам развода, приручу его, приучу, всё прощу, пусть походит, погуляет сам по себе, но он вернётся, вернётся, ничего другого не остаётся.
Я написала сотню стихотворений. И если будет нужно написать сотню картин — я сделаю, могу. Встретимся, и снова будет моим. Может быть, так состоится ещё не скоро, может быть, пройдет не один и даже не два года. Сейчас он совсем другой, не тот, кто мне нужен, которым ему быть должно — нам оказалось возможным пройти рука об руку лишь несколько месяцев, и начались вздорные придирки, я и сама сломалась, погрузилась в депрессию, нападала на родных, принимала таблетки, а они не помогали. И я всё время плакала, бесилась, сама была не своя — теперь начинаю думать, может быть, потому, что он пришёл?
