Вин-Гира, — не смогла бы стать равной по силам соперницей Вейн. Кейнин не представлял себе женитьбы, пока не найдет женщину, способную померяться силами с Вейн и выдержать сравнение.
Он нашел сестру наверху, в комнате, которая когда-то была вполне великолепной спальней. Торговец, чья семья жила здесь, очевидно, был очень талантливым торговцем, потому что таких прекрасно оснащенных домов Кейнин в своем отечестве не видел, если не брать в расчет домов танов и их родни. На деревянных панелях, украшавших стены, изображались сцены охоты. В вычурных железных подставках горели свечи. На полу разостлали волчьи и медвежьи шкуры. Их нашли на чердаке вместе со многим другим, что забывает или бросает бегущая семья. Вейн сидела за узким длинным столиком с приделанным к нему полированным щитом и морщилась, расчесывая волосы гребенкой из оленьего рога. Ее немного искаженное отражение морщилось тоже.
— Сделано? — не поворачиваясь, спросила она.
— Сделано. Я предпочел бы видеть их, работающими на стенах.
— Четыре пары рук немногое сделали бы для защиты города от нападения, — возразила Вейн. — Зато четыре пары взрезанных глоток добавили нам еды.
— И то сказать.
Кейнин устало расстегнул кожаную тунику и бросил ее на пол. Легкая юбка, надетая под тунику, промокла насквозь.
— Нужно, чтобы кто-нибудь зажег свет, — сказала сестра. Он подошел и взял из ее рук гребенку.
— Сейчас. Позволь я это сделаю; ты выдерешь все волосы, пока расчесываешь.
Он несколько минут стоял молча, методично разбирая и расчесывая волосы. Сосредоточенность на задаче отвлекла его от тревожных мыслей. Даже грязные и всклокоченные, ее волосы были прекрасны. Он чувствовал запах дыма, грязи и пота.
— Ты хорошо потрудилась?
— Со строителями машин. Здесь дерева и веревок хватит на сотню военных орудий. Есть и умелые руки. Правда, нескольких лучших мы потеряли еще в лесу. Таким образом, еще несколько дней, и мы по горло закидаем их руинами их любимого города.
— Еще несколько дней. И неделя еще, чтобы взломать ворота или стены. Или две недели? Или шесть? У нас есть столько времени?
Она пожала плечами. Глядя на ее сложенные на коленях руки, Кейнин видел, что она перебирает кольца. Он мысленно улыбнулся. Эта старая привычка! Он давно ее заметил и всегда мог ясно представить себе: непослушный, независимый ребенок сидит в ночной рубашке и делает то же, всегда одно и то же, крутит перстни на пальцах. Это случалось, когда ее мозг напряженно работал, словно ее мыслям требовался некий внешний отклик. Она давно уже этого за собой не замечала, и если бы Кейнин сделал ей замечание (а он иногда делал, с самым наивным простодушием), то она впилась бы в него таким раздраженным взглядом, что он не мог не рассмеяться. Это раздражение тоже напомнило бы то серьезное выражение, с каким она, маленькая, смотрела на что-то такое, что по ее ребячьим представлениям было неправильно.
— Стражники сказали мне, что на днях ты ходила в тюрьму, навестить нашу узницу, — сказал он, только, чтобы немного рассеять очарование, какое всегда вызывало у него расчесывание ее волос.
— Ходила.
— И?
— Девчонка сильнее, чем я ожидала. Не такая слабая, как большинство из них кажутся. Конечно, она боится. Они все живут в страхе.
— А как насчет полукровки?
Вейн всем видом показала, что это ей не интересно:
— Не думаю, что он сказал хотя бы слово с тех пор, как его заперли. Стражники держатся от него подальше. Мы можем убить его и покончить с этим.
Терпения никогда не было в арсенале Вейн. Когда они были детьми, она всегда получала выговоры за то, что слишком торопилась и потому теряла собак на охоте, или за то, что зимой выскакивала на лед слишком рано, когда взрослые еще не убедились, что он достаточной толщины. Кейнин знал, как тяжело дается ей бездеятельность. Вот почему она отправилась травить девчонку. Вот почему она так жестко подгоняла строителей осадных орудий.
— Никогда не знаешь, не пригодится ли на что-нибудь даже крыса, — сказал Кейнин. — Взгляни на Эглисса. Он послужил нашей цели. Впрочем, посмотрим. После того как они еще немного потомятся в замке, мы можем дать им понаблюдать за концом девчонки. Может, мы тогда же убьем и метиса.
Руки Вейн оставались в покое. Как правило, это означало, что она пришла к какому-то решению. Кейнин встретил ее отраженный щитом взгляд. Она была взволнована.
— Что-то приближается, — сказала Вейн. — Я совершенно уверена, нутром чую. Путь собирается поворачивать, в ту или другую сторону. Как ты думаешь, что нас ждет? Свет или тьма?
— Или то, или другое, Вейн, — ответил Кейнин. — Одно из двух: помощь придет к нам с севера или к Кросану с юга. Это конь, мы можем только постараться удержаться на нем. Мы не можем вести его туда, куда хотим.
— Да-да, но я все-таки повторяю, что-то грядет. Одно из двух, — и он ту услышал твердую уверенность в ее голосе, которую так хорошо знал.
Огромный человек, сплошные бугры мускулов, появился в дверях: Игрис, начальник Щита Кейнина. Он молча ждал, сурово глядя прямо перед собой. Кейнин отложил гребенку.
— Что? — спросил он.
— Полукровка просится к вам для разговора. Мы сказали ему, что вы не принимаете. — Голос у человека был низкий и громкий.
— Очень хорошо, — согласился Кейнин.
Вейн поднялась и начала застегивать пряжку на поясе с мечом.
— Однако он настаивает, — продолжал Игрис. — Он еще ждет снаружи. Он просит, чтобы ему разрешили поговорить с другим полукровкой, тем, что из Колгласа. Стража завернула его, когда он попытался проникнуть в тюрьму.
Кейнин раздраженно вздохнул:
— Значит, ты у него на побегушках, да?
Впервые за все время щитник взглянул прямо на своего хозяина. В лице у него ничего не изменилось, только в глубине глаз едва заметно мелькнула нерешительность.
— Может, он очаровал вас своим особым голосом? — предположил Кейнин. — Может, вы слишком близко его слушали, когда он предлагал вам передать его просьбу?
— Нет, мой господин. Не думаю.
— Хорошо бы, если б так. Как ты думаешь, Вейн, может, нам избавиться от Эглисса?
Сестра была занята, она большим пальцем проверяла острие клинка и, казалось, это ее интересовало больше всего.
— Он одержим этим ручным метисом Кеннета. Пусть поговорят друг с другом. Какой от этого вред? По крайней мере хоть на какое-то время Эглисс успокоится.
Только в Доле Иньюрен мог обрести мир. Успокоив взбудораженные чувства и оградив свой мозг от любых соприкосновений с окружающим его миром, он мог погружаться сквозь толщи пластов тишины и мрака. Он мог вызвать полное растворение. Это было ощущение, которое способен понять только на'кирим, и то далеко не всякий, и даже среди этих немногих очень мало кто мог достигнуть той глубины, какой достигал он. Там, в этих глубинах, время теряло свое значение, и рассудок мог найти утешение. И небольшую передышку, в которой он так нуждался во время лишения свободы в Андуране.
Пятую ночь заключения он лежал на полу. Он заставил себя не замечать ни холода, ни твердого камня. Он не слышал грубых голосов, доносившихся со двора, и журчания ручьев после дождя, бежавших под стенами его темницы. Он заставил себя дышать неглубоко и ровно. Мысли исчезли, словно унесенные небольшими водоворотами кильватерной струи за кораблем. Его рассудок затемнялся и растворялся. Он стал тысячью и тысячью тысяч. Он был и хуанином, и киринином и даже жизнерадостным саолином. Он бегал среди кирининских охотников, чувствовал благоговейный трепет перед каждой хуанинской матерью и
