безудержный восторг саолина от перемены облика.
Даже врейнин оставил свои следы в вечности Доли. Хотя волчий род давно перевелся, ни мир, ни Доля никогда их не забудут. Он чувствовал ту первобытную жестокость волчьего рода, которая в конце концов заставила Порочные Расы преследовать и травить врейнинов до полного их исчезновения, но в ощущении этого не было никакого осуждения. Доля была все и вся, и в ней не было ни добра, ни зла, ни правых, ни виноватых. Одно только существование. Или память о существовании.
Только анайны лежали за ее пределами. То есть они тоже там были, как и остальные, — неизмеримым и безграничным присутствием, — но их природа была иного рода, это было нечто такое, чего даже на'кирим не мог ни постигнуть, ни ощутить.
Иньюрен постепенно исчезал, растворяясь в единстве, которое лежит в основе мысли и жизни. Он множество раз предавался таким образом Доле, но на этот раз опыт не удавался. Что-то мешало его погружению в себя, не позволяло очищающего растворения. Как будто кто-то схватился за последние связующие ниточки его рассудка и держит их. Он попытался сам рассеять последние элементы, еще более сосредоточившись, но единство все-таки распадалось. Ощущение, что его мысль кто-то перебивает, было почти физическим. Он очень огорчился, что не может достигнуть облегчения. Чем ближе к поверхности всплывало сознание, тем ближе ощущалось то, что помешало его погружению: беспокойная тень металась над ним и окутывала его острым зловонием душевного разложения. Это нарушало совершенство Доли как капля, упавшая на спокойную гладь водоема.
Он открыл глаза и обнаружил, что возле него стоит Эглисс.
— Я не понимаю, как ты это делаешь, но тоже хотел бы этому научиться, — спокойно сказал гость со слабой улыбкой на бледных тонких губах.
Иньюрен встал и несколько раз согнул ноющее правое колено. Когда-то на'кирим упал на одном из крутых склонов Кар Энгейна и вывихнул сустав, и теперь долгий переход по Анлейну, сырость и холод убогой темницы напомнили ему об этом. Он, не отвечая, смотрел на посетителя, скрывая удивление и появившееся вместе с ним неожиданное предчувствие чего-то ужасного. Ему давно стало ясно, что в Доле Эглисс представляет собой силу и неистовство в чистом виде; то, что это предполагает, получи Эглисс человеческое могущество и власть, посеяло страх в сердце Иньюрена.
— Мы, что, не можем даже поговорить друг с другом? — настойчиво продолжал Эглисс. — Я хочу только учиться у тебя. Мне нужна помощь, твое руководство, чтобы уметь пользоваться силой, которой, как ты сам знаешь, я обладаю.
Он чуть придвинулся к Иньюрену.
— Наши интересы совпадают. Эти люди без долгих размышлений убили бы тебя. Я заступаюсь за тебя с тех самых пор, как мы сюда прибыли.
— Ложь, — невозмутимо произнес Иньюрен.
— Ах, так тебе все-таки интересно покопаться в моей голове? Что ты там видишь? Я мог бы не впустить тебя, как сделал это в Колгласе, но сейчас в этом нет необходимости. Ты должен знать, что я не собираюсь причинять тебе вред.
— Ты мне не друг, и, чтобы это знать, Доля не нужна, — ответил Иньюрен. Хотя это было только частью правды. Он не был готов даже намекнуть на то, как неприятно ему то, присутствие чего он ощущает в Эглиссе. Молодой человек нес в себе такой комок раздражения и гнева, что Иньюрен ощущал их почти на вкус.
— Тогда используй меня, раз отказываешь в дружбе, — настаивал Эглисс. — Я рассчитывал, что на'кирим поможет на'кириму, но, похоже, ошибся. Не следовало надеяться, что на'кирим чем-то лучше любого другого. Да и почему должно быть иначе?
От Иньюрена потребовалось усилие, чтобы не вздрогнуть от боли, которую он расслышал в голосе Эглисса. Так вот что питает те свирепые эмоции, что бурлят в Эглиссе! Под горечью скрывалась боль: глубоко укоренившаяся обида и полное одиночество.
— Помоги мне, потому что я могу помочь тебе, — настаивал Эглисс. — Я не могу заставить тебя, я знаю, что на это у меня не хватит силы. Пока… Но если ты мне поможешь понять, на что я способен, то получишь от этого не меньше пользы, чем я сам. Я могу делать такие вещи, каких никто, даже в Доле, не может. Я знаю это!
Иньюрен во все глаза смотрел на говорившего. Он почти жалел его. Почти, но все же… Он покачал головой:
— Нет, я не смогу помочь тебе.
На какое-то мгновение в глазах Эглисса вспыхнула ярость. Не в силах ее выдержать, Иньюрен отвел глаза, а когда пересилил себя и взглянул на молодого человека снова, ярость уже исчезла.
— Ну, мы, вероятно, сможем поговорить об этом и в другой раз, — сказал Эглисс.
Он вышел и закрыл за собой дверь на засов.
В первом или втором часу рассвета Дети Сотни вышли на рыночную площадь Андурана. Там же был и Кейнин, он выстраивал воинов для отправки их на юг долины. Андуран может и сам скоро пасть, а по всей сельской местности поднималось хоть еще и разрозненное, но беспокоящее сопротивление. Как раз там шатались те, кто уцелел во второстепенных битвах под Таргласом, что на полпути между Андураном и Тенври: их все-таки победили и, вероятно, отбили охоту к такому же сопротивлению у горожан, но это стоило тридцати жизней, потерю которых Кейнин едва ли уже мог себе позволить.
В дурном расположении духа он наблюдал за тем, как инкаллимы попарно занимают свои позиции. Они каждое утро проводили сложные ритуальные бои под строгим присмотром своего лидера, Шревы.
Зазвенела первая схватка, Шрева стояла, внимательная и неподвижная. Это была высокая женщина, гибкая и сильная, с длинными, выкрашенными, как у всех инкаллимов, в черный цвет волосами, собранными на затылке в пучок. Два клинка в ножнах были закреплены крест-накрест у нее на спине. Кейнин еще ни разу не видел, чтобы она их вытаскивала. Она была бы смертоносна. Хотя нести смерть — единственная цель Боевого Инкалла. Всего лишь около восьмидесяти осталось от сотни тех, кто участвовал в долгом марше через Анлейн, — и еще с десяток или около того инкаллимов-охотников, но их дело было не на поле битвы. Впрочем, восемьдесят боевых инкаллимов стоили по меньшей мере двух сотен, если не больше, простых воинов. Инкаллимы повиновались только Шреве, а Кейнин мог приказывать, когда и где им использовать свои навыки, с тем же успехом, что и гонять облака по небу. Во всяком случае, ему не хотелось даже пробовать командовать ими; он преданности воронов доверял не больше, чем какому-нибудь давно вымершему волчьему роду.
Вейн положила руку ему на плечо и тем отвлекла от мрачных размышлений.
— Пора отправляться. Пришло время наших испытаний.
Он вопросительно смотрел на нее.
— Наши разведчики обнаружили армию между Гласбриджем и Колгласом. Она движется южной стороной долины.
— Так скоро? Я надеялся… ладно, не важно. Сколько их?
— Они говорят, три или четыре тысячи. С передовым отрядом всадников Килкри-Хейга.
Это был крепкий удар. Будь Ланнис один, Кейнин мог бы надеяться разгромить его; армия, усиленная гордыми всадниками, это уже совсем другое испытание. То, что надвигалось сейчас из долины, будет очень отличаться от перестрелок, которые несколько дней назад вспыхивали по всей долине. У него в лучшем случае имелось такое же количество, чтобы стоять против врага, но несколько сотен нужно оставить под стенами замка на тот случай, если Кросан попытается из него выбраться. Хуже то, что почти треть его сил — соплеменники-тарбены, под копытами конницы Килкри они будут ниже травы. Шрева и ее инкаллимы — другое дело, но он не станет просить ее о помощи.
— Это будет нам хорошим испытанием, — пробормотал он.
— Значит, следует послать за Эглиссом, — отозвалась Вейн. Она слегка тряхнула головой, заметив сомнение на лице Кейнина. — Он еще надеется заслужить наше расположение. Нужно этим воспользоваться. Он может убедить Белых Сов еще раз вступить в сражение. Может, это ничего не даст, но и от попытки мы ничего не потеряем. Если он преуспеет, то мы, как уже было, дальше сможем обойтись и без него, и без его лесных тварей. А если потерпит неудачу, ну, значит, ему не повезло. Кейнин поморщился.
