Это позволяет снижать цены на готовые товары, не снижая их качества. Что в конечном итоге выгодно тем, кто не может позволить себе даже вещи первой необходимости. Ваш воспитанник ходит в деревянных сабо, словно в прошлом веке. Благодаря работе машин вы могли бы купить ему ботинки…
— На что купить, сударыня, когда говорю вам, что работы нет никакой? Вон Клайву хорошо, у него сила, молодость, кровь бурлит — это всегда в цене, тут не заменишь машиной. А у меня только две руки и две ноги, и они не нужны никому, когда есть големы.
Женевьев закусила губу. Ей расхотелось есть, хотя, привыкшая к ежедневным ужинам, она в последние дни молчаливо страдала ещё и от голода, и теперь могла бы унять его хоть ненадолго. Но ей вдруг стало не до еды. То, что говорил Гиббс, было верно. Но то, чему её учили, тоже не могло быть неправильным.
— Я согласна с вами, что, возможно, необходимо ввести отграничения на использование люксиевых машин в производстве, чтобы это не приводило к потере рабочих мест. Король мог бы издать подобный закон. Малый Совет, несомненно, поддержит его, и…
— И откуда ты только такая взялась? — с весёлым изумлением спросил до сих пор молчавший Клайв. Женевьев слегка вздрогнула, опомнившись, быстро взглянула на него, но потом упрямо продолжила:
— Вы не правы, господин Гиббс, в том, что принижаете значение люксия. Да, это дорогой ресурс, и у нас всего один его источник. Поэтому, используя люксиевую технологию, фабриканты несут большие расходы, которые пытаются как-то компенсировать. Но этот процесс можно и нужно отрегулировать. В любом случае, будущее — именно за технологиями, а не за ручным трудом. Мы уже сейчас ездим на люксовозах и люксоходах, и разве это вызывает нарекания в гильдии кучеров или лодочников? Нет! Возможно сосуществование, в котором найдётся место и прогрессу, и заботе об интересах рабочего класса. Я не спорю, что нынешние законы не вполне этому отвечают и что, возможно, Малый Совет больше печётся об интересах аристократии и фабрикантов, чем простых людей. Но Народное Собрание впадает в другую крайность. Грабительский налог на технологии не решит проблему, он лишь приостановит развитие промышленности и…
— Джонатан, — сказал Клайв, пихая мирно похрапывающего друга в бок. — Джонатан, а ну признавайся, где ты её откопал? Вы, небось, много книжек читали, дамочка? — обратился он к Женевьев, и та, переборов нежелание, заставила себя ответить на его насмешливый взгляд. — Труды Жильбера, ле-Гия и всё такое?
— А вы сами-то их читали?
— Ага. Пытался. В академии для экзамена надо было. Только чушь это всё.
— Почему чушь?! Вы не…
— А потому, дорогая сударыня, что легко болтать про технологии и прогресс, сидя у люксиевой печки и читая книжечку при люксиевой лампе. А поживите годдругой так, как живут дядюшка Гиббс с Иветт, — вы иначе запоёте.
— Неправда. Да, я не знала нужды, но это не значит, что я неспособна понять…
— Да не важно, способны или не способны. Вы всё равно рассуждениями вашими ничего не сделаете. Вас даже в Народное Собрание не пустят, потому что вы женщина. Да и Собрание ничего не решает — уж прости, Гиббс, старина, но раз пошёл такой разговор, то ты тут не меньший фантазёр, чем наша разумная гостья. Собрание да Собрание! Что б оно там ни наболтало, Малый Совет с королём всё равно не пропустят ни одно решение, которое им не выгодно. А сокращать люксиевое производство, тут наша дамочка права, не захочет никто. Я служил во Френте, я видел, как целые товарняки с люксием по железной дороге гонят. Сейчас даже больше, чем раньше, — и с каждым днём на заводах големов будет всё больше, а не меньше, и ничем тут не поможешь. А таких как ты, старина Гиббс, и впредь будут кормить девчонки вроде Иветт и побирушки вроде Вуди. Потому что ты, рабочий класс, на хрен никому не нужен.
Женевьев посмотрела на него едва не в ужасе, а потом — на Гиббса, уверенная, что сейчас он вскочит и швырнёт Клайву в лицо перчатку, вызывая на дуэль. Впрочем, у Гиббса не было перчатки, только кепка, свисавшая со спинки кровати.
— Да знаю, знаю, — проворчал Гиббс, опять наполняя стакан. — Всё знаю. Потому и… эх.
— Дядюшка Гиббс не любит люксий, — сказала Иветт, словно извиняясь. — Всё время сердится, когда о нём речь заходит. А у меня есть люксиевая стрекоза. Хотите, покажу?
— Сиди уж! — рявкнул Гиббс, но Иветт вскочила и кинулась к кособокому буфету, который, вместе с лежанками, столом и сундуком в углу, составлял всю обстановку подвальчика. Иветт долго рылась в буфете, потом вынула из него что-то, замотанное в тряпочку, поднесла, держа в ладонях на весу, бережно, словно великую драгоценность. Её острое личико приобрело вдруг какое-то детское выражение благоговейной восторженности, рыжие локоны распушились надо лбом, и Женевьев подумала, что эта девушка — совсем не вульгарная нахалка, как ей казалось раньше, а очень милое дитя. Она же в самом деле кормит Гиббса — из всех троих жителей подвальчика на Петушиной улице она одна имела работу и промышляла честным трудом.
— Вот! — радостно сказала Иветт и развернула тряпицу. Из её ладоней, жужжа и стуча разноцветными крыльями, выпорхнула стрекоза.
Она летела немного тяжеловато и гудела слишком громко, только так и можно было понять, что она не живая. Тельце её было сделано из меди, а крылышки выпилены из тончайшего ажурного стекла, и звенели, как мартовская капель, блестя в свете стоящей на столе лучины и переливаясь всеми цветами радуги. Стрекоза летела лениво, будто не проснулась ещё от долгого сна, описала пару кругов над столом, зависла, опять покрутилась. Иветт вытянула ладонь, стрекоза степенно подлетела и нырнула обратно в мятую тряпочку, служившую ей домом.
Это была механическая игрушка, оживлённая капелькой люксия. Такие игрушки стали естественным следствием появления големов — Женевьев не раз видела в богатых домах механических птичек, лягушек и даже собак, которые тявкали почти как живые, только низко и как-то скрипуче. У неё и самой была такая птичка в детстве, но Август леБейл рано лишил свою воспитанницу игрушек. Прежде чем забрать птичку, он объяснил погрустневшей девочке, что люксия, который тратится на оживление птички, хватило бы на отопление дома рабочей семьи. «Хорошо, — сказала тогда семилетняя Женевьев, стараясь не шмыгать носом. — Пусть греются».
— Это ей хахаль подарил. Богатенький, — значительно изрёк Вуди из-под стола, чавкая утиным крылышком, за что немедленно получил подзатыльник от дядюшки Гиббса.
— Поговори у меня ещё! Ишь ты!
Иветт густо покраснела, чего Женевьев никак от неё не ждала, и торопливо спрятала своё сокровище обратно в буфет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой принцесса Женевьев посещает «Гра-Оперетту»
Со своим спасителем, единственным, кому, по её собственному признанию, она целиком доверяла, за долгие унылые дни, проведённые в подвальчике на Петушиной улице, Женевьев почти не общалась. Джонатан много спал, а когда не метался в бреду, то или лежал, или сидел, тяжело опираясь о столешницу, и смотрел на принцессу тревожным, смущённым взглядом. Поговорить они не могли, потому что в подвале всё время кто-то был — то щебетушка Иветт, то пронырливый Вуди, а Дядюшка Гиббс так и вовсе отлучился из дому один только раз, когда у него адски разнылся зуб и пришлось посетить зубодёра. Но как раз в эту его отлучку Джонатан спал, и Женевьев не хотелось прерывать его сон, в кои-то веки тихий и мирный, не несущий оттенка тяжёлого забытья.
Так что им оставалось только переглядываться через стол да вздыхать, и эти переглядывания и вздохи расценивались не вполне верно. Клайв то и дело кидал на своего друга выразительные взгляды, которых тот, естественно, не понимал, поскольку ни капли не был повинен в том, в чём его подозревали. Женевьев и сама смотрела на него не как на мужчину, а как на защитника, опору, как на слугу в конце-то концов. Ведь она была его принцессой, а он — её лейбгвардейцем… да что там — все ей лейб-гвардией, по сути дела. Она видела, что ему очень хочется поговорить с ней, быть может, попросить у неё прощения, что
