Сансет Парк

должен был заставлять ее.

Мальчик понял так, что его отец решил не говорить всю правду. Он не смог все высказать и просто- напросто объявил, что его мать не хотела его? Это было уже слишком — такой удар никто бы не смог вынести; и молчание его отца и уход от жестоких деталей приводили только к неумолимому факту: его мать не хотела его, его рождение было ошибкой, и нет никакого смысла в его существовании.

Когда это началось? пытается он вспомнить. В какой момент ее ранняя счастливость перешла в сомнения, антипатию, тоскливость? Возможно, когда ее тело начало изменяться, думал он, когда его присутствие в ней начало проявляться миру, и стало невозможно не замечать вызревающее нечто, начинающее диктовать ей, не говоря и о тревоге, вызванной утолщением ее лодыжек и расширением ее зада, всем тем дополнительным весом, растянувшим ее когда-то стройное превосходное Я. Что же это было — проявление тщеславия? Или это был страх, что она потеряет опору в жизни, отложив в сторону работу именно тогда, когда ей стали предлагать лучшие, более интересные роли; и что она помешает своей карьере в самое неудобное для нее время и, может, больше никогда не вернется к такой ситуации? Три месяца спустя после того, как она родила его (2 июля 1980 г.), она уже пробовалась на главную роль в фильме Дугласа Флаэрти Невинный Мечтатель. Она ее получила, и через три месяца она уехала в Ванкувер, оставив младенца в Нью Йорке с его отцом и нянечкой Эдной Смайт, сорокашестилетней ямайской женщиной двухсот тридцати фунтов веса, ставшей его няней (а впоследствии и для Бобби) на следующие семь лет. Для ее матери с той роли началась звездная карьера в кино. У нее появились также и новый муж (Флаэрти, режиссер) и новая жизнь в Лос Анджелесе. Нет, сказал его отец, когда мальчик задал свой вопрос, она не хотела при разводе, чтобы он был с ней. Она страдала, как объяснил его отец, цитируя, что она сказала ему тогда, покинуть Майлса было самым сложным, самым жестоким решением для нее, но в подобных обстоятельствах, она ничего не могла поделать. Другими словами, его отец сказал ему тем днем в Абингдон Скуэр, она нас бросила. Тебя и меня, обоих. Она дала нам старый добрый подзадник — только и всего.

Но никаких сожалений, добавил он быстро. Никакой жалости или копания в прошлом. Его семейная жизнь с Мэри-Ли не состоялась, но это не означает, что все было неудачно. Время подтвердило, что настоящей целью тех двух лет, проведших с ней, была не попытка построить крепкую семью; это было — сделать сына, и, поскольку этот сын был единственным самым важным для него созданием на земле, все разочарования от встречи с ней были нужны — и не просто нужны, абсолютно нужны. Это понятно? Да. В то время мальчик не спрашивал отца о том, что тот говорил ему. Его отец улыбнулся, затем обнял его за плечо, прижал его к груди и поцеловал в голову. Ты мое сокровище, сказал он. Никогда не забудь этого.

Это было лишь однажды, когда они так говорили о матери. До того и после того разговора, состоявшегося четырнадцать лет тому назад, были лишь рутинные приготовления — условленные по времени телефонные звонки, покупка авиабилетов до Калифорнии, напоминания послать карточку в честь ее дня рождения, расчеты, чтобы его школьные каникулы не совпали с ее работой. Она могла исчезнуть из жизни его отца, но в его жизни она оставалась. С самого начала, тогда, у него были две матери. Его настоящая мать Уилла, которая его не рожала, и мать-по-рождению Мэри-Ли, которая исполняла роль экзотической незнакомки. Те прошлые года уже не существуют, но, возвращаясь к временам, когда ему была пять-шесть лет, он помнит, как летел через всю страну на встречу с ней — ребенок без сопровождающих под наблюдением стюардесс и летчиков, сидя в пилотной кабине перед взлетом, сладкие напитки, которые почти что не разрешались в их доме, огромный дом на холмах возле Лос Анджелеса с колибри в саду, красные и лиловые цветы, и мимозы, прохладная ночь после теплого, залитого солнцем дня. Его мать была невозможна красива тогда — элегантная очаровательная блондинка, которую сравнивали с Карролл Бэйкер и Тьюсдэй Уэлд, но более талантливее их, более разумная в выборе ролей; и видя, как он растет, для нее становилось явным, что у нее больше не будет детей, и от того она стала называть его маленьким принцем, ее драгоценным ангелом; и тот же мальчик, который был сокровищем для отца, стал и драгоценностью для матери.

Она никогда точно не знала, как вести себя с ним. Она искренне хотела дружеских отношений, полагал он, но не знала, как их наладить, как могла это сделать Уилла, и потому он редко чувствовал себя близким с ней. За один день, за один час она могла превратиться из полной кипучей энергией в погруженную в себя, из приветливой и игривой в отстраненную, полную холодного молчания. Он научился быть настороже с ней, быть готовым к непредсказуемым переменам, чтобы наслаждаться теми хорошими моментами, пока они были, и не надеяться, что они будут долго длиться. Когда он приезжал к ней, она, обычно, находилась между ролями, отчего атмосфера в доме становилась еще более экзальтированной. Телефон начинал звонить рано утром; и она говорила с ее агентом, с продюсером, с режиссером, со знакомыми актерами или принимала или отвергала приглашения на интервью и фотосъемки, появление на телевидении, на презентацию наград, и ко всему прочему — где ужинали прошлой ночью, на какую вечеринку отправиться на следующей неделе, кто-то сказал что-то о ком-то. Было всегда спокойнее, когда Флаэрти был дома. Ее муж помогал смягчать острые углы и контролировал ее ночные возлияния (она часто становилась неуправляемой, когда он работал), и потому что у него тоже был свой ребенок от предыдущего брака, приемный отец лучше понимал ребенка, чем его мать. У приемного отца была дочь Марги, Магги — он точно не помнит сейчас — девочка с веснушками и пухлыми коленками; и они иногда играли вместе в саду, поливая друг друга водой из шланга или представляя воображаемые чайные вечеринки, навроде той с Сумасшедшим Шляпником из Алисы в Стране Чудес. Сколько ему было тогда лет? Шесть? Семь? Когда ему было восемь или девять, Флаэрти, англичанин от костей до мозга, совершенно безразличный к бейсболу, вызвался отвезти их однажды на игру Доджерс с ньюйоркскими Метс. Он был очень дружелюбный, старина Флаэрти, человек многих достоинств, но, когда Майлс вернулся в Калифорнию через шесть месяцев, Флаэрти уже не было в доме, и его мать занималась вторым разводом. Ее нового мужчину звали Саймон Корнголд, продюсер недорогих фильмов, независимых от Голливуда; и, вопреки всем вычислениям, базирующимся на ее семейной жизни с его отцом и Дугласом Флаэрти, Саймон Корнголд остается ее мужем и по сей день после семнадцати лет брака.

Когда ему было двенадцать лет, она зашла в его комнату и попросила его снять одежду. Она хотела видеть, как он развивается, сказала она, и он беспрекословно подчинился ей обнажившись, зная, что отказать ей он не смог бы ни за что. Она был его матерью, и, как бы не было ему страшно или стыдно стоять голым перед ней, она имела право видеть тело сына. Она быстро разглядела его, сказала, чтобы он повернулся кругом, и потом, бросив внимательный взгляд на его гениталии, она добавила: Многообещающе, Майлс, но все еще рано.

Когда ему исполнилось тринадцать лет, в год внезапных изменений его внутреннего и внешнего состояния, она вновь спросила его об этом же. Он сидел у бассейна в этот раз, одетый лишь в купальный костюм, и, хоть в этот раз он был более нервный и напряженный, чем в прошлом году, он встал, скрутил с себя плавки и показал ей то, что она хотела увидеть. Его мать улыбнулась и сказала: Этот малыш уже не малыш, да? Берегитесь, девушки. Майлс Хеллер здесь.

Когда ему стало четырнадцать, он просто отрезал — нет. Она посмотрела на него с каким-то разочарованием, показалось ему, но настаивать не стала. Тебе решать, мальчик, сказала она, и затем вышла из комнаты.

Когда ему исполнилось пятнадцать лет, она и Корнголд решили провести вечеринку в их доме — огромную шумную вечеринку с сотней гостей — и, хоть у большинства приглашенных были знакомые лица актеров и актрис, виденных им в кино и на телевидении, лица известных и неплохих актеров, которые когда-то растрогали или рассмешили его, ему было трудно вынести шум, звучание всех болтающих между собою голосов; и после того, как он провел с ними около часа, он не выдержал и убежал по лестнице наверх в свою комнату и прилег там с книгой, с его книгой в то время, какой бы она и ни оказалась; и он помнит, как он думал тогда, что лучше бы провел весь вечер с писателем этой книги, чем с громогласной толпой внизу. После пятнадцати-двадцати минут его мать ворвалась в его комнату с бокалом в руке — она выглядела и сердитой и немного подавленной. Что ты тут делаешь? Ты разве не знаешь, что происходит внизу, и как ты можешь просто уйти посередине всего? Такой-то и такая-то были внизу, и такой-то и такой-то были внизу, и такая-то и такая-то были внизу, и кто дал ему право оскорблять их уходом наверх, чтобы читать дурацкую книгу? Он пробовал объяснить ей, что чувствовал себя