– Ладно, я пойду… Вообще-то, если честно, то я с собой бутылку хорошего шампанского притащила, еле-еле ее в свою сумочку затолкала. Хотела выпить с тобой и с твоей невестой. Но уже в другой раз, вероятно.
– В другой раз обязательно, – согласился Гречин.
Алексей вышел провожать гостью, и они еще немного постояли возле ее «БМВ».
– Может, у нас и плохие законы, – продолжила Люба разговор, – но других нет. Значит, надо исполнять эти. Иначе… Совсем худо будет, если у народа нет страха, если позволено все.
– А пока все позволено избранным, – перебил Шведову Гречин, – а народу нельзя ничего. И в первую очередь ему нельзя сталкиваться с правоохранительными органами и судебной системой, потому что порвут сразу. У нас народ – как мальчик, который залез в чужой сад за недозрелым яблоком, а его покусала сторожевая собака. Кто виноват? Конечно, сам «преступник». Но только народ – не мальчик. Народ – это мы все, в том числе и мы с тобой. Но из нас сделали сторожевых собак. Народ посадил себе на шею жадных, подлых, порочных людишек, которые воруют у нищих, да еще и травят их злобными псами вроде нас. Мы, выходит, не народ. А вот мои родители, твоя мама, друзья, с которыми я учился в школе, просто люди, которых я люблю и которые ничего плохого никому не сделали, – они, выходит, бесправны и беззащитны. А почему? Потому что бедны? Потому что не воруют, не тащат из бюджета миллионы, чтобы прокутить их в Куршавелях? На чьей мы стороне?
Алексей замолчал. Шведова щелкнула кнопкой на брелоке, сняв сигнализацию, потом открыла дверцу машины и, показав на свой автомобиль, спросила тихо:
– Ты и за это меня осуждаешь?
– Если ты приобрела «БМВ» на свои законные…
– Нет, конечно, – усмехнулась Люба. – Я просто закрыла дело на одного дурачка, который решил в институте наркотой торговать. Мальчик был не из простой семьи, но решил, что родители мало ему денег выделяют. Он дал мне слово, что больше не будет. Его папа машинами торгует и в благодарность подогнал мне эту тачку. Я сначала отказывалась, а потом взяла.
– Мальчика из института не отчислили, в армию он не пошел? – поинтересовался Гречин.
– Нет, конечно.
– Понятно, пусть народ его защищает.
– Да ну тебя!
Шведова посмотрела на часы.
– Надо ехать.
Хотела его поцеловать, даже потянулась губами, но потом сама отшатнулась.
– Что-то я размечталась… – сказала Люба и засмеялась.
Гречин посмотрел вслед выезжающей из двора машине и подумал, что, если бы они чаще встречались, многое из того, что случилось с Любой, не произошло бы. Вполне вероятно, она от душевного одиночества, оттого, что рядом нет никого, с кем можно хотя бы поговорить, стала такой… нет, не циничной, а обреченной так думать и поступать. Будь рядом с ней любой нормальный мужчина, который готов не на словах, а на деле заботиться и защищать ее, Люба поняла бы, что жизнь совсем другая, чем ей представляется из прокурорского кресла. Потом Алексей опять вспомнил Марину и подумал, что ничего не понимает в этой жизни.
Майор бросил взгляд на горящие окна своей квартиры, шагнул к крыльцу и остановился. Зачем идти туда, где пустота, где недавние мысли о счастливой жизни разбежались, как мыши по темным норам? Да только идти больше некуда. Если только к Наташе. Но он был у нее накануне по воле случая – не напрашивался, дождь помог. Все же не следует быть надоедливым.
Гречин колебался. Но колебался недолго. И все-таки позвонил Наташе. Причем в тот момент стоял уже возле ее подъезда.
Девушка как будто даже обрадовалась. Сказала, мол, не рассчитывала, что он вспомнит о ней, а уж тем более зайдет, но на всякий случай напекла пирожков с яблоками.
Странно, не рассчитывала, а пирогов напекла… Хотя почему странно? Наташа ведь обещала отблагодарить его за помощь.
И все же ему было немного неудобно. Алексей вспомнил, как только что спешил сюда. Спешил так, как редко когда торопился после работы домой, где его ждала Марина. Пирогов, правда, та не пекла, но все же.
Мысли путались, он почему-то волновался. Теперь было даже немного радостно отчего-то. Алексей не мог понять отчего. Может, потому, что жив? Ведь сегодня в него стреляли. До смерти было всего пять сантиметров, но злодейка прошмыгнула мимо, и только сейчас он понял, как хорошо быть живым и радоваться. Как хорошо стоять во дворе, зная, что тебя ждут пироги и девушка, которая открыто и без всякого жеманства разговаривает с ним на простые и понятные им обоим темы. Не о карьере или доходах и уж тем более не о маечках от Лагерфельда, часиках от Картье или колечке от Тиффани. Зачем говорить о пустяках, когда в жизни есть более важные вещи?
Гречин поднял голову и увидел, что Наташа смотрит на него в окно, и, помахав ей рукой, направился к подъезду.
Глава 24
Он еще не открыл глаза, но лежал уже ослепленный солнцем.
За распахнутым окном орали воробьи, радуясь лету. Несмотря на раннее утро, внизу, во дворе, стрекотала газонокосилка, что нисколько не мешало многоголосому чириканью. Пахло свежескошенной травой, но Алексею вдруг показалось, что наступил Новый год, пришел праздник, сделавший его жизнь иной.
С таким же чувством он просыпался из года в год в первый день января – с уверенностью в том, что все пожелания, высказанные за праздничным столом, уже начинают осуществляться. Каждый год Гречин загадывал желание, а оно не сбывалось. Когда-то пожелал себе стать чемпионом страны – не вышло, потом захотел остаться в аспирантуре – не предложили. В одну из новогодних ночей пожелал бабушке крепкого здоровья и долгих лет – а через пару месяцев та умерла. Но сейчас он лежал и знал точно: сегодня, если чего-то очень сильно пожелать, мечта обязательно сбудется. Только желать надо что-то очень важное, без чего нельзя жить спокойно и радостно.
Алексей подумал о Наташе и уже хотел произнести про себя то, без чего не протянет и дня, однако вдруг вспомнил, что есть единственное, о чем сейчас надо думать и чего желать. Попытался сконцентрироваться, чтобы не слышать тарахтенья газонокосилки, и произнес про себя отчетливо и твердо:
– Пусть Сашка Бурцев поскорее поправится.
Потом открыл глаза, и солнце подмигнуло ему.
Гречин опять зажмурился и погрузился в воспоминания о вчерашнем вечере. И как будто снова увидел, как серебристый автомобиль увозил от него его первую девушку, как потом почти бежал к дому Наташи и поднимался к ней, ругая себя за то, что не удосужился прихватить хотя бы букет цветов, как вдвоем сидели за столом и он рассказывал ей о прошедшем дне – про стрельбу из автомата по ним с Бурцевым, про гонку по улицам с тяжело раненным Сашкой, когда вез товарища в больницу.
– Нам повезло, что живы остались, – сказал он.
Сказал, посмотрел на слушательницу и увидел, что девушка плачет. Сидит прямо, глядит на него, а глаза уже до краев заполнены.
– Ты чего? – удивился Алексей.
И тут же по щекам Наташи скатились две слезы.
Он поднялся, подошел, чтобы успокоить, наклонился, поцеловал ее влажную щеку и почувствовал соль на губах.
– Все нормально, все живы, – повторил Гречин.
И подумал: сам-то он жив, а вот Бурцев – неизвестно. Тогда взял телефон и позвонил Ларисе. Невеста Александра сообщила, что пока никаких изменений…
Сейчас, вспомнив обо всем этом, Алексей осторожно, чтобы не разбудить Наташу, повернул голову, чтобы посмотреть, где его мобильник. Опустил руку с дивана, надеясь нащупать его на полу.
– Ты хочешь позвонить? – спросила Наташа. – Твой телефон на кухне. Сейчас принесу, только ты
