ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1…
Мирный пилот, пролетая низко над Седар-Гроув, пожалуй, смог бы разглядеть не больше, чем пешеход, но время от времени свет все же проникал в кое-какие уголки. Как-то днем я трудился внизу над заданием по математике (меня записали в класс интенсивного изучения геометрии; была середина июля, стояло незабываемое лето). Как вдруг ко мне вошла Нада. Она что-то жевала. Села на диван, немножко посидела, возможно даже и не взглянув на меня. Потом спросила:
— Сколько тебе лет?
Я в изумлении взглянул на нее. Она жевала листок сельдерея.
— Одиннадцать, — сказал я.
— Одиннадцать… — протянула она рассеянно, будто подсчитывала в уме, убеждаясь, что я прав. — Знаешь, Ричард, мне бы хотелось общаться с тобой, но нам как будто и говорить-то не о чем. Ты обратил внимание?
— Не знаю, — отозвался я.
— У тебя есть друзья? Чем ты интересуешься? Что ты любишь читать? Хочешь этим летом в лагерь? Твой отец утверждает, что ты вроде бы интересуешься бейсболом, это правда?
— Что-то не припоминаю.
— Разумеется, это не так! Это ему приснилось! — саркастически воскликнула Нада. Кончив жевать сельдерей, она слегка вытерла пальцы о диванное покрывало. — Какую последнюю книгу ты прочел, Ричард?
Я покорно отложил ручку. Что, если признаться ей, сказать, что я все время трачу, читая, что она пишет, не понимая при этом ничего, кроме одного: всю жалость, которая в ней есть, она, должно быть, расходует исключительно на свои рассказы. Читая ее, можно подумать, нет ничего проще, чем вызвать жалость у Наташи Романовой, но вот она сидит передо мной, эта самая Наташа Романова — в желтых шелковых брюках и желто-зеленой блузе, — сидит и смотрит на меня так, словно бы я только что выполз, как таракан, из щели в стене.
— Рассказы, научную фантастику.
Мгновенно интерес ко мне у нее угас.
— Скажи, Ричард, ты скучал, пока меня не было? — спросила она. — Почему ты не отвечал на мои письма?
— Это когда?
— Когда меня не было, дурачок. Когда я уходила.
Мне льстило, когда она называла меня «дурачок».
— Много уроков было.
— Ах, эта глупая школа Джонса Бегемота, этот мерзкий Нэш! Так ты скучал без меня?
— Конечно, скучал.
— А что, твой отец прятал письма, которые я тебе писала, или показывал?
— Показывал.
— Ты правду говоришь?
— Да, Нада.
— Он хотел встать между нами, но теперь это в прошлом. И я не виню его. Теперь никто ни на кого не сердится.
— Отец был очень внимательный.
— Он хочет, чтобы ты называл его «папа».
— Папа…
— Впрочем, зови как хочешь. Мне все равно.
— Он очень обо мне заботился, водил меня в кино, в кегельбан. Все время заботился, — выдавил я из себя.
— Он много пил?
— Пил?
— Ричард, ты совсем не знаешь своего отца. Ты себе плохо представляешь его как человека. Не давай ему дурачить себя.
— Хорошо, Нада.
Она вскинула на меня глаза:
— Да что ты, черт побери, все заладил одно и то же? Словно прикидываешься! Что все это значит? Ты как будто мне подыгрываешь, за кого ты себя выдаешь? С кем ты бываешь? Кого слушаешь? Разве может из тебя получиться нормальный человек, если ты будешь слушать дурные наущения! Я знаю, на днях, когда я разговаривала по телефону, ты подслушивал. Мне было слышно, как ты там притаился наверху, дружок, но я из вежливости не стала тебе выговаривать.
С серьезного тона она перешла на шутливый. Все, что было произнесено Надой до того, было сокрушено теперь шквалом ее иронии. Она искоса взглянула на меня, точно так же, как недавно один парень, только у того была майка с надписью «Иисус спасет» и темные очки, поэтому упоминание о взгляде в его случае как бы неуместно.
В конце коридора у двери, ведущей в цокольный этаж, что-то быстро мелькнуло — на мгновение я увидел маленькую мордочку, лапки, — и все исчезло. Этого движения было достаточно, чтобы вывести меня из ступора, поэтому матери я ничего не сказал. Но, может, мне это просто показалось? Нада продолжала говорить, и я отметил, что манера говорить у нее стала иная — этот «дружок» и тому подобное, — а значит, и у нее самой появился кто-то новый. Стоило ей умолкнуть, я, испугавшись, что она уйдет, немедленно брякнул первое, что взбрело на ум:
— Как-то миссис Хофстэдтер обрезала Густаву ногти на руках и на ногах щипчиками и чуть не отрезала на ноге мизинец.
Нада сдвинула брови:
— Что за чушь ты городишь, Ричард!
— Нет, правда! Она вообще какая-то странная.
— Ты чересчур нетерпим к взрослым, — сказала Нада. — К тому же, дружок, это ее сын, и она имеет право, если пожелает, отрезать ему не только мизинчик, но и большой палец.
— Ты что, не любишь Густава?
— Почему не люблю? Он славный мальчик. — Нада вытянула ноги, лениво вздохнула. — Послушай, дружок, как ты смотришь на то, чтобы перекусить? Хочешь, поедем с тобой в «Хоу-Джоу», я куплю тебе мороженое, а то давай-ка спустись вниз в кладовую, сунься в холодильник. Там у нас ванильное мороженое есть.
— Я не пойду вниз.
— Почему?
— Там мыши или кто-то еще.
— Ты с ума сошел! — засмеялась Нада. — У нас нет мышей. Что это тебе, трущоба, что ли? Ну, тогда давай в «Хоу-Джоу».
— Я не хочу есть.
— Может быть, и там мыши? У тебя всюду мыши!
— Не знаю, может, там не мыши…
Нада внезапно выпрямилась. Из кухни донеслось бряцание кастрюль: там орудовала наша служанка Либби.
— Во всем у этой женщины прорывается явная враждебность. Ты послушай, как она гремит посудой! — сказала Нада.
— Она хорошая.
