искаженной уничтожение всего человеческого: «как один умрем». Зачем? Почему? А как же «светлое будущее» без нас?.. Впрочем, читатели могут сравнить текст с тем, который публикуется в данном сборнике.
Понимая исключительное значение песни в судьбе русского народа, торопились через песню влиять на массы. Торопились настолько, что, как известно, первые песни с «советской» тематикой рождались зачастую методом перетекстовки старых популярных, узнаваемых мелодий. Так, старый гусарский марш «Оружьем на солнце сверкая» получил в 20-е годы новый текст: «Да здравствует Первое мая»; на мотив «Вдоль по речке, вдоль да по Казанке» сочинили текст «Ай да ребята, ай да комсомольцы»… Затея с перетекстовками была крайне наивна: профессиональный филолог может в подобных случаях достоверно предсказать, что упомянутый ассоциативный ореол мелодии со временем перекроет новые слова (ибо мелодия вовсе не чистая «форма», лишенная семантики) и песни, скорее всего, снова начнут петься с прежними текстами. Так и получилось ― лихие поделки пролеткультовцев ныне прочно забыты» (Юрий Минералов. «Контуры стиля эпохи», «Вопросы литературы», 1991, № 7).
Почти невозможно найти революционных песен, которые не были бы перепевами, а то и откровенными заимствованиями старых мелодий. На мотив популярной в восьмидесятых годах прошлого века песни «Среди лесов дремучих» написана песня Гражданской войны «Мы красные солдаты»; «Варшавянка» пришла из Варшавы, русский текст ее написан уже потом. «Там, вдали за рекой» написана на мотив старой народной песни «Когда из Сибири займется заря». «Вы жертвою пали» на мотив похоронного марша композитора А. Варламова…
На примере трансформации песен можно коснуться очень важного для России идеологического вопроса. Оказавшись после революции, собственно говоря, оккупированной чуждой, иноверной идеологией, несмотря на все попытки, Россия сбросить ее не смогла. Причина состояла в том, что идеологией этой, заразительной по самой своей сути, оказались захвачены широкие массы народа. Формы же борьбы с народом были чудовищно жестокими. Остался самый трудный путь путь медленного изживания коммунистической ортодоксии. Коварство ситуации состояло еще и в том, что последователи этой идеологии, когда страна оправилась после Великой Отечественной войны, навязывали такое представление, что Россия, мол, достигла своего экономического могущества благодаря этой ортодоксии, а не несмотря на нее, не в мучительной борьбе с ней, медленно возвращаясь к своим исконным, народным, православным ценностям, хотя и в чешуе этой самой ортодоксии.
Коснуться этой долгой социально-духовной борьбы тем более необходимо, что после тихого «демократического» завоевания России, разрушения ее экономики и подавления ее культуры нам, по всей вероятности, предстоит именно такой путь. И тут опыт предшествующего преодоления, старательно скрываемый, постоянно возвращающий нас к старому, уже, по сути не существующему противостоянию «белых» и «красных», очень важен.
Если что и поражает в нынешней, подзатянувшейся смуте, в которую снова пала Россия так это вроде бы беспричинность и неожиданность происшедшего. Впрочем, это совсем даже и не ново. Василий Розанов писал в «Апокалипсисе нашего времени»: «Русь слиняла в два дня. Самое большое, в три. Даже «Новое время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей».
Но как потом оказалась, вовсе и не «слиняла», а ушла в себя, перемогла беду, трудно преодолевая чуждое ей миропонимание и образ жизни. И перемогла ведь! Но как только перемогла, тут же был объявлен поход против того, что она уже изжила… Зачем? Да чтобы ни на минуту не оставлять ее в покое. И нынешнее мгновенное падение, «исчезновение» России тоже, будем надеяться, не исчезновение ее…
Вслушиваясь в эту новую, ничем не обусловленную революцию, обнаруживаешь странное, поразительное ее свойство среди ворохов мертвых слов, носящихся по улицам, истошно выкрикиваемых с эстрады, угрюмо молчащих на плакатах, листовках и прокламациях, не находишь слов живых. Это опять дурно пахнущие, «как в улье опустелом» пчелы, мертвые слова… Словно опять свершилось прорицание М. Цветаевой: «Нету лиц у них и нет имен, ― Песен нету…» Какая-то слепая, духовно обреченная сила снова взяла верх, подавляя человеческие души.
Собственно говоря, та трагедия русской армии начала века во многой мере и определила характер офицерского романса вплоть до сегодняшнего дня. Она, кажется, единственно и поддерживала его на протяжении долгого времени. Одной тоской об ушедших и якобы безоговорочно прекрасных временах не объяснишь того, почему о них пели и поют родившиеся уже в совсем другую эпоху, кто знает о тех временах лишь понаслышке. А может быть, все гораздо проще ― делалось все для того, чтобы офицерство не превратилось в профессиональную корпорацию со своим кодексом чести, товарищества, со своим достоинством, каковым оно и было в России. Умаление человеческой личности не могло не проникнуть и сюда. Не имея никакого иного нравственного и духовного обоснования профессиональной общности, своей в добром смысле идеологии, брали напрокат то, что уже было. Именно этим можно объяснить тот удивительный, феноменальный факт, почему столь стойкими в офицерской среде оказались «белогвардейские» песни и романсы. Не собственно песни той поры, их-то мы менее всего знаем, но тема белого офицерства уже в новых и новых песнях и романсах.
В связи с этим удивительна судьба песни из кинофильма «Таинственный монах» ― «Напишу через час после схватки…» (Стихи М. Танича, музыка Н. Богословского). Прозвучавшая в конце шестидесятых годов, по замыслу авторов фильма, она вроде бы должна была подтвердить обреченность Белого движения и торжество революционного миропорядка, по произошло нечто противоположное. Песня, наоборот, пробудила симпатию к офицерству, до того словно дремавшую где-то в самых потаенных глубинах души. Она стала столь популярной, что и до сих пор живет в курсантской, офицерской среде, переписывается в блокноты и записные книжки… И теперь еще можно услышать среди курсантов эти томящие душу слова:
С чего вроде бы стала столь популярной такая простенькая песенка с налетом мелодрамы? Да потому, что ничего другого в курсантской и офицерской среде, этически и нравственно оправдывающего это профессиональное сообщество, у нас просто не было. Никто об этом, кажется, не только не думал, но делалось все, чтобы лишить возвышенного, романтического и трагического ореола офицерскую общность, братство. Действительно, что же было и есть в офицерской среде, ее как-то сплачивающее? Да ничего, кроме суровых приказов, да пресловутой «высокой требовательности», да еще дубинки парткома в недавнем прошлом… Да и могло ли быть иначе, если офицер, «золотопогонник», почитался символом врага. И только в сороковые военные годы в армию возвращается это понятие, что, естественно, сказывается и в песнях: «Случайный вальс» («Ночь коротка, спят облака…»). Такой перерыв преемственности, традиции, конечно, не мог остаться бесследным.
Именно поэтому, как мне кажется, стали столь популярными и в обществе, и в армии офицерские, «белогвардейские» песни. Обратим внимание, что они бытуют во множестве переделок, возникающих на каждый новый случай, на каждую новую ситуацию в обществе. Это, конечно же, свидетельствует о стремлении офицерства осознать себя как своеобразную общность со своими этическими и профессиональными нормами.
Как видим, офицерский романс был как бы не вполне законен. И все-таки он каким-то невероятным образом, исхитряясь, давал о себе знать чаще через кинофильмы, вопреки той задаче, которая ему там предписывалась, как, к примеру, широко известный романс «Господа офицеры» из кинофильма «Трактир на Пятницкой» («Мосфильм», 1977 г. Автор сценария Николай Леонов, режиссер-постановщик Александр Файнциммер, композитор Андрей Эшпай):
