прислать денег серьезнее некуда, он без конца взывает об этом к Збо. В январе 1919 года он отправляет из Ниццы следующее послание:
«Дорогой друг, вы сущий болван, что не понимаете шуток. Ничего я не продавал, товар отправлю вам завтра или послезавтра.
А вот что действительно со мной произошло, и это очень серьезно: у меня украли бумажник, в котором было 600 франков. Похоже, для Ниццы это характерно. Судите сами, как я раздосадован.
Теперь я, конечно, на мели, у меня почитай что ни гроша. Идиотство, ничего не скажешь. Не в моих и не в ваших интересах, чтобы я застрял здесь без толку, а потому предлагаю вот что: вышлите по телеграфу 500 франков на адрес Штурцваге… если сможете. А я буду вам отдавать по 100 франков в месяц. Иначе говоря, вы сможете в течение пяти месяцев удерживать из того, что мне причитается, по сотне в месяц. Короче, не важно, каким образом, но я с вами рассчитаюсь. Но если оставить в стороне вопрос о деньгах, меня еще страшно беспокоит пропажа документов.
Только этого не хватало именно сейчас, когда удалось хоть немного успокоиться… наконец.
Как бы то ни было, надеюсь, что этот удар не заденет самого главного. Не сомневайтесь в моей преданности и дружбе, дорогой мой. Передайте наилучшие пожелания вашей жене, а вам я от всего сердца жму руку.
Модильяни».
Получил ли Леопольд это письмо? Амедео помедлил, давая ему время для маневра, но спустя несколько дней послал новое, еще более настойчивое письмо:
«Мой милый Збо!
Встает вопрос, или (вспомним „Гамлета“) that is the question.
To be or not to be. Что я грешник или дурак, это само собой: признаю свою вину (если тут есть вина) и свой долг (если получу взаймы), но сейчас речь вот о чем: я или совсем пропал, или по меньшей мере здорово влип. Это вам понятно? Вы мне прислали 200 франков, но, естественно, из них половину пришлось отдать Сюрважу, ведь только его помощь спасла меня от полной катастрофы… Но теперь…
Если вы меня выручите, я не забуду, чем вам обязан, и смогу двигаться дальше.
Но если я застряну здесь без движения, связанный по рукам и ногам… кому от этого польза?
Сейчас у меня на руках четыре картины. Виделся с Гийомом (речь идет о Поле Гийоме). Надеюсь, он мне поможет уладить вопрос с документами. От него уже есть добрые вести. Если бы не это проклятое невезенье, все шло бы хорошо. Так почему бы не покончить со всем этим без промедления, чтобы не тормозить дело, которое уже налаживалось?
Ну, довольно, я все сказал, делайте теперь, что хотите и что сможете… но отвечайте… только не тяните, это нельзя откладывать, время не ждет.
Обнимаю вас.
Привет мадам Зборовской.
Модильяни».
Зборовский прекрасно понимает, что без денег и документов Модильяни с Лазурного берега не выбраться. Как всегда, он приходит на помощь, прилагая максимум усилий, чтобы тот не испытывал нужды в самом необходимом и мог позаботиться о жене и дочурке. Тем паче что от бабушки Эбютерн этого не дождешься, тут у него сомнений не оставалось. И в феврале 1919-го Амедео шлет Збо благодарственную записку из Ниццы:
«Мой дорогой Зборовский!
Получил ваши 500 франков, спасибо.
Теперь я снова возьмусь за работу, которая была прервана.
Вместо всяких объяснений (ведь в письме никогда полностью не объяснишься) просто скажу: там образовалась „дырка“.
Получил прелестное письмо от вашей жены.
Я совсем не хочу, чтобы вы прощали мне какой бы то ни было долг. Напротив: установите лучше (или, если угодно, давайте вместе установим) какой-нибудь кредит, чтобы с его помощью ликвидировать заполнимые пустоты, которые и впредь могут возникать в силу непредвиденных обстоятельств. Надеюсь вскоре увидеть вас в Ницце, а еще прежде получить от вас весточку.
Жму руку.
Модильяни».
Между тем они с Леопольдом Сюрважем сидят за столиком, потягивая анисовый ликер, Амедео набрасывает несколько штрихов в своем альбоме для этюдов, как вдруг Леопольд спрашивает:
— Почему ты всегда меня рисуешь так, что один глаз закрыт?
— Потому что одним глазом ты смотришь на мир, а другим внутрь себя.
В большинстве писем Амедео нет точной даты, хронологию приходится определять по содержанию текста. Следующее письмо отправлено из Ниццы в феврале 1919-го:
«Дорогой Збо!
Спасибо за деньги. Завтра утром я пошлю вам несколько холстов.
Я принялся за пейзажи. Первые из них, возможно, будут еще малость „незрелыми“.
В остальном все хорошо. Передайте привет мадам Зборовской. Жму руку.
Модильяни.
Замолвите за меня словечко Гийому, он обещал мне прислать что-то, что послужит „поршнем“ для проталкивания дела с возобновлением моих документов. Пусть вышлет».
Поль Гийом будет хлопотать в посольстве, чтобы Модильяни выдали новые документы, но его демарши останутся тщетными. Кончится тем, что Джузеппе Эммануэле, брат Амедео, депутат-социалист, выручит его из беды и поможет выправить паспорт.
В феврале 1919 года Амедео снова пишет Зборовскому:
«Мой милый Збо!
Спасибо за деньжата.
Я только жду, когда просохнет головка, которую я написал с моей жены, чтобы послать вам сразу четыре холста (включая те, что вам известны).
По-прежнему работаю как негр.
Не думаю, что удастся посылать больше четырех-пяти полотен за раз, холод не позволит. (Зимой полотна просыхают плохо, медленно. — Примеч. автора.)
Моя дочь чувствует себя великолепно.
Пишите, если это вас не слишком обременит.
Кланяйтесь от меня мадам Зборовской, а вам я крепко жму руку.
Модильяни.
Холст высылайте как можно скорее. И не забывайте про то дело на площади Равиньян. Пишите».
Следующее письмо также послано из Ниццы, но у него есть точная дата — 27 февраля 1919 года:
«Дорогой друг!
Благодарю за 500 монет, а главное, за то, что прислали их так быстро. Полотна (4) я отправил вам только сегодня.
Теперь буду работать по адресу: Французская улица, дом 13.
Обстоятельства, вернее, их изменчивость так же, как перемены погоды, заставляют опасаться сбоев в ритме работы и в настроении.
