Я постоянно приходила на одно и то же место. Там, среди поросли, лежала ярко освещенная доска, на который был нарисован портрет мужчины и женщины.
Ритуал заключался в том, чтобы постоянно возвращаться к этому месту, до тех пор, пока свет был достаточно ярок, чтобы меня принять. Я пошла в направлении света. И он меня ослепил, я почувствовала себя бесконечно счастливой. Войти в этот свет было самим собой разумеющимся. И вот, войдя в картину, я встретилась с тобой. Я рассказала тебе о своем пути. О ритуале. И ты знал, о чем идет речь. Ведь ты прошел тот же путь, который привел тебя ко мне».
Он и она стоят на кухне. Они вооружены — ножницами и тонким скотчем. На столе лежат фотографии его и ее детей. Они вместе украшают этими фотографиями стену. Четыре веселых детских лица смеются вместе.
«Почет и уважение. Мы — большая семья».
Сегодня у него премьера. Он играет главную роль. Приглашена пресса. Она нарядилась. Она неотразима. Она больше не желает прятаться. Она — его подруга. Оба улыбаются в камеру. Она просит:
«Пожалуйста, никаких комментариев».
Ее глаза сияют ярче блицев.
Неделю спустя оба стоят в магазине периодических изданий. И видят себя, улыбающихся, на обложках и первых страницах. Подписи под фотографиями удовлетворяют любые пожелания самого чувствительного читателя.
«Любовь спасла ее жизнь», «Наконец она снова может улыбаться», «Любовь сильнее смерти».
Они пожимают плечами. Пресса пишет благозвучно. Правда же — многолика, противоречива. Ей нет места на цветной обложке.
Мне было неловко и стыдно читать это предложение в газете. Я думала о всех тех людях, которые, потеряв партнера, не были в состоянии так же быстро, как я, вступить в новые отношения. И спрашивала себя, как бы они отнеслись к этому заголовку. Как к издевательству? Как к рецепту быстродействующего счастья?
Никакой, самый распрекрасный сказочный принц на самом роскошном скакуне не имел бы у меня успеха, если бы я только и делала, что сидела, обливаясь слезами, на обочине. Если бы я только и делала, что дожидалась, чтобы он прискакал и меня спас. Наверное, я бы так его и не дождалась.
Разумеется, я пустила Ульриха в свою жизнь до завершения работы скорби. И мне просто повезло, что и моей любви к Хели и моей скорби нашлось место в новых отношениях. Мне не приходилось скрывать свои чувства, я имела возможность выговориться, мне разрешалось оплакивать Хели в объятиях Ульриха.
Порою мне кажется, что именно та защищенность, которую я испытала в моих новых отношениях, и позволила мне проявить свои чувства в полную силу. Именно потому, что я обрела новую любовь, я могла себе позволить расслабиться. Проявлять слабость. Отдаваться горю во всех его проявлениях.
Никакой, самый распрекрасный сказочный принц на самом роскошном скакуне не имел бы у меня успеха, если бы я только и делала, что сидела, обливаясь слезами, на обочине и ждала. Наверное, я бы так его и не дождалась.
Голоса в моей голове бывают уж чересчур критичными. Они желают знать все и во всех подробностях.
«Дорогой голос, иногда ты просто передергиваешь мои слова. Дело ведь не в том, чтобы как можно быстрее завязать другие отношения. Для меня принципиальную важность имело качество нового партнерства. Позволено ли мне переживать свое горе? Позволено ли мне ту часть своей жизни, которая оборвалась так внезапно, интегрировать в новые отношения? Мне нужен был партнер, способный противостоять любым испытываемым мною чувствам. Моим воспоминаниям. Моей тоске. Моей боли. Партнер, способный принять всю меня, во всех моих проявлениях».
«Ты желаешь знать, по каким признакам я решила, что готова к новой любви? Подготовка к ней проходила исподволь, на многих уровнях. Мой разум уверял, что ровно никому не будет хуже, если я снова обрету счастье. И Хели, без всякого сомнения, желал мне всей возможной полноты земного счастья и ничего не имел против того, чтобы меня любил некий новый мужчина — здесь, на земле. Моя душа знала, что любовь — принадлежность как жизни, так и смерти. Любовь желает быть разделенной как с живыми, так и с мертвыми. И любви не становится меньше оттого, что ею делятся. Последнее же слово оставалось за моим сердцем. Это оно мне сказало: «Пора».
«Иногда у меня возникало чувство, что Ульрих был заслан в мою жизнь не без участия Хели. На первый взгляд создавалось впечатление, что эти двое не имеют ничего общего. Но постепенно все отчетливее обнаруживалось, что и в моих новых отношениях речь идет все о том же, что и в моем браке с Хели. Хотя пережитое сильно меня изменило. Мои приоритеты изменились. Другие, по сравнению с прежними временами, вещи приобрели важность в моих глазах. И вот теперь мне, как партнерше Ульриха, дозволено испытать, как ведет себя новая Барбара в ситуациях, в которых она уже оказывалась в своей прежней жизни. И если у меня возникает чувство, что мои реакции стали более зрелыми и я способна в большей степени проявлять свою любовь, я думаю, что и Хели вместе со мной испытывает радость по этому поводу.
«Я горжусь тобой!» — иногда он находит способы мне это передать.
Меня неизменно радуют подтверждения тому, насколько Ульрих и Хели друг на друга похожи. Гораздо труднее тактично реагировать на различия. И воздерживаться при этом от оценок».
Я вспоминаю разговор с одной моей подругой, во время которого я непомерно нахваливала Ульриха.
«Как же я рада тому, что мы можем так хорошо говорить друг с другом. С Хели было зачастую гораздо труднее вести глубокомысленные беседы».
Моя подруга была в отчаянии.
«Как ты можешь так говорить о Хели. Хели был невероятным, замечательным человеком!»
Ее реакция потрясла и меня.
Тут же в меня вцепились муки совести. Но одновременно при этом о себе заявило еще кое-что: ярость. Что же это такое? Мне что, никогда больше нельзя говорить и о трудностях? Получается, я должна Хели посмертно идеализировать? Кому это нужно?
«Мне представляется, что Хели там, где он есть, способен вынести и упоминания о присущих ему
