В тот же вечер я получила эсэмэску от Сандры. Она себя упрекает, пишет, что потеряла над собой конроль и многократно передо мной извиняется.
«Ничего страшного. Все в порядке», — пишу я ей в ответ.
Вот и она объяснила мне сегодня нечто важное: у каждого человека свой способ встречаться со смертью. Или сознательно с ней
И все же я благодарна всем тем, кто не испытывает страха прикосновения к чему-нибудь, причастному к смерти.
Амире, которая выпросила куклу Фини на Празднике Душ и до сих пор ею с удовольствием владеет. Детям Анны, которые ежедневно носятся на велосипеде Тимо, отчего их щеки розовеют еще больше. Ульриху, который надевает зимний пуловер Хели, когда ему зябко.
И другим. Многим и многим другим.
Большинство моих друзей скорее всего не имели задних мыслей. Но у них — просто-напросто — не было свободного времени. Тогда, в адвент. Коробки, с которыми я в течение всего лета так и не удосужилась разобраться, не могут быть перемещены всего лишь за субботу-воскресенье. Даже когда я употребляю выражения типа
Мир продолжил кружение. Что-то другое сделалось более важным. Чувство сопричастности размылось в круговерти будней. Неужели это для меня неожиданность?
Какая-то часть меня в состоянии все это понять.
Другая же часть испытывает бесконечное разочарование.
«Вначале стояла очередь из желающих мне помочь. А теперь, когда мне нужна помощь, настоятельнее, чем когда-либо, вокруг никого. Я абсолютно одна», — рыдала я.
Я жалела Ульриха. На него падает необходимость оказывать мне ту поддержку и помощь, которая совсем недавно была распределена между соседями и друзьями. Нам было обоим очевидно, что Ульрих со всем этим просто не справится.
«Ты и так на меня многое навалила».
Я чувствовала себя балластом. Для Ульриха. Для тех, у которых просто не получалось мне помочь, что их и самих расстраивало. Для моих подруг, готовых посвятить мне свое время. Много часов. Что все равно было слишком малым количеством времени, чтобы доделать начатое.
Я не знала, что же предпринять. Была беспомощна. Безалаберна. Планировать у меня не получалось.
Состояние, которое делает человека добычей
Бокс с жизнью
Суббота, 12 декабря 2008 года. Вторая половина дня, Вена
Скоро окончательно стемнеет. Навьючив велосипед покупками, я еду после субботней беготни по магазинам домой. Усталая. Измученная. Я в таком состоянии уже много дней подряд.
В процессе езды я еще раз мысленно изучаю список покупок. Не забыла ли я чего-нибудь?
Еще пять минут до закрытия магазинов. Я останавливаюсь посреди дороги. Хочу развернуться. Едущие за мной автомобили тормозят. Мне сигналят. Меня вдруг охватывает чувство нереальности происходящего. Я могу двигаться только в замедленном темпе. Иногда такое происходит со мной во сне. Но сейчас я не сплю. Все вокруг происходит на самом деле. Магазин биопродуктов представляется мне расположенным бесконечно далеко. Сила тяжести многократно увеличилась.
Мои поры исходят потом. Меня бьет дрожь. Слезы текут. Я плачу в голос. Сил хватает только на то, чтобы дотащиться вместе с велосипедом до дома.
Я вваливаюсь к Ульриху. Выражаю свое отчаяние словами:
«Я падаю в постель и больше не встаю. Ни за что!»
Семь новых сообщений. Я лежу в постели и слушаю автоответчик. Уничтожаю одно сообщение за другим.
Последнее сообщение. Наконец-то.
«Федеральное управление полиции города Вены. Свяжитесь с нами немедленно. Ваш автомобиль вскрыт».
«Ульрих!»
Я с ужасом смотрю на свою руку, в которой трясется мобильный телефон. Я не способна больше подавать никаких признаков жизни. Я вижу себя со стороны. Может быть, так начинается нервный коллапс?
«Мне нужен опекун. Я не дееспособна», — стенаю я еле слышно.
Скептическая улыбка Ульриха меня раздражает.
«Вставай. Нужно позвонить в полицию. Давай номер».
«Я больше ничего не хочу».
Ульрих уже принес телефонную трубку.
«Номер?»
Я подчиняюсь. Не знаю почему. Потому, наверное, что Ульрих всем своим видом выражает абсолютную неподкупность, а его голос звучит так бесстрастно, и в нем столько силы, почти радостной.
Он набирает номер. С другой стороны отвечают. Ульрих быстро вкладывает трубку мне в руку. Я энергично мотаю головой в знак категорического несогласия. Он просто это игнорирует.
«Полиция, 1030, слушаю».
«Слушаю! Говорите!»