Школьные страдания

— Если бы дело было сегодня, я бы отлично со всем разобрался! В жизни ведь есть не только школа! Да-да, представь себе! Ты тут с самого начала паришь мозги своей школой, а ведь может быть и другой выход! У тебя куча друзей, которые вполне себе устроились и без школы. Ведь правда? Посмотри: Бертран, Робер, Майк, Франсуаза. Они быстро покончили со школой и живут себе. Очень даже неплохо живут, правда? Вот я, например, мог бы сегодня стать чемпионом по электронике, а почему нет?

— …

— А что? Тебе не нравится такая перспектива? Конечно, ты же сам не можешь разобраться с простейшим компьютером! Хочешь, чтобы я так и оставался двоечником? Взломщиком сейфов? Чтобы демонстрировать меня в качестве примера? Ладно, пусть, если бы я родился пятнадцать лет назад, я был бы двоечником, самым плохим учеником в твоем классе, и ты распространялся бы на мой счет: «Меня не этому учили, меня не для этого учили…» Ну как, подходит?

— …

— В любом случае, кем бы я был или ни был, не в этом дело.

— А в чем?

— В том, что такое «это», к которому, как говорят молодые учителя, их не готовили, — вот главный вопрос, ты сам только что сказал.

— Ну и каков ответ?

— Все старо как мир: учителя не готовы к столкновению знания и незнания, вот и всё!

— Ну-ка, ну-ка…

— Да пожалуйста. Все эти разговоры о потере ориентиров, о насилии, о потреблении, вся эта фигня — это сегодняшнее объяснение. Завтра будет что-то другое. Да ты и сам сказал: нельзя сводить истинную природу «этого» к сумме элементов, объективно его составляющих.

— Что вовсе не делает ее понятнее.

— Так я и говорю: столкновение знания и незнания! Удар получается слишком сильным. Вот она — истинная природа «этого». Ты слушаешь меня?

— Слушаю, слушаю.

Я слушаю его, а он, взобравшись на кафедру, уверенный в себе как никогда, принимается читать мне лекцию, из которой следует, если я правильно понимаю, что истинная природа «этого» заложена в вечном конфликте между знанием, как оно понимается, и незнанием, какое оно есть на самом деле. В абсолютной неспособности учителей понять состояние полного незнания, в котором пребывают их двоечники, ведь сами-то они учились хорошо, по крайней мере по предмету, который преподают теперь! Главная трудность преподавателей, судя по всему, заключается в их неспособности представить себя не знающими того, что они знают. С какими бы трудностями ни было сопряжено для них самих обучение, приобретенные в результате него знания становятся им единосущны, неотделимы от них и воспринимаются отныне как нечто очевидное («Но это же очевидно!»). Они не способны представить себе, что тем, кто пребывает в данный момент в состоянии полного незнания, эти знания могут быть абсолютно чужды.

— Вот, например, ты сам, которому понадобился год, чтобы выучить букву «а»… Можешь ты сегодня представить себя не умеющим читать и писать? Нет! Так же как учитель математики не в состоянии представить, будто он не знает, что дважды два будет четыре! А ведь было время, когда ты не умел читать! Ты барахтался в алфавите, как в помойной яме! Жалкое зрелище, надо сказать! Помнишь Джибути? А теперь позволь тебе напомнить более близкие времена, когда ты считал что Алис, твоя дочка — которая сегодня читает больше тебя, — нарочно не хотела одолевать первые школьные тексты. Вот дурак-то! Папаша хренов! А сам-то как мучился? Забыл? Забыл, что самому-то понадобилось гораздо больше времени, чем ей, чтобы разобраться с чтением? Но вот мсье стал взрослым, притом знающим взрослым, и его уже раздражает собственная дочь, которой не дается учение! Твои учительские познания и родительская обеспокоенность напрочь лишили тебя этого чувства — чувства незнания!

Я слушаю, слушаю. Всё, он завелся, теперь его не остановишь.

— Все вы одинаковые, учителишки! Чего вам не хватает, так это спецкурса по незнанию! Вы сдаете кучу экзаменов по приобретенным знаниям, проходите разные конкурсы, а ведь первое, чему вы должны учиться, — это умению понимать состояние не знающего того, что знаете вы! Здорово было бы, чтобы на каком-нибудь крутом экзамене кандидата на престижную должность в шикарном лицее попросили бы рассказать о какой-нибудь самой страшной его школьной неудаче, например о полном завале с математикой в третьем или втором классе, и чтобы он попытался объяснить причины этого явления!

— Он свалил бы вину на своего тогдашнего преподавателя.

— Не пойдет! Учитель виноват — знаем, проходили! Нет, пусть покопается поглубже, пусть по- настоящему разберется, почему так разболтался в тот год. Пусть ищет причину в себе, вокруг себя, у себя в голове, в душе, в организме, в нейронах, в гормонах — везде! И пусть еще вспомнит, как выбрался из этого! Что ему пришлось для этого сделать! Про те самые внутренние ресурсы пусть расскажет! Где они там у него водились, эти ресурсы? Я больше скажу: надо было бы еще спрашивать у начинающих учителей, почему они выбрали этот предмет, а не другой. Почему захотели преподавать английский, а не математику или историю? Из любви к предмету? Ладно, тогда пусть покопаются среди предметов, которые не любили! Пусть вспомнят о своих трудностях с физикой, о полной непригодности к философии, о поддельных освобождениях от физкультуры! Короче, надо, чтобы у тех, кто собирается преподавать, не было никаких иллюзий относительно их собственного школьного прошлого. Они должны хоть немного прочувствовать состояние незнания — если хотят помочь нам из него выбраться!

— Если я правильно тебя понимаю, ты считаешь, что учителей надо набирать скорее из бывших двоечников, чем из отличников?

— А почему нет? Если они выбрались из этого и помнят, какими были когда-то? В конце концов, ты мне многим обязан!

— …

— Разве нет?

— …

— Нет? А вот я думаю, что ты мне просто страшно обязан по части преподавания. Ведь ты и учителем стал только потому, что был раньше двоечником. Не так? Будь честным. Если бы ты блистал в классе, занялся бы чем-то другим. На самом деле ты снова вернулся на помойку Джибути — уже в костюме преподавателя, — чтобы выуживать из нее других двоечников! И все благодаря мне! Потому как ты знал, что я чувствовал. Это ведь тоже знание, ты не считаешь?

(Если он думает, что я доставлю ему такое удовольствие, он ошибается…)

— Я считаю, что ты уже достал меня со своей эмпатией и что любой учитель от твоих слов придет в бешенство! Если бы ты постарался в свое время, то и сам выбрался бы из помойки!

Тут он начинает злиться. Во-первых, потому, что не знает слова «эмпатия», во-вторых, потому, что после объяснения смысла слишком хорошо его понимает.

— Никакой эмпатии! К черту эмпатию! Она нам все испортит, эта ваша эмпатия! Никто не заставляет вас становиться на наше место. От вас требуется спасать ребят, которые сами не умеют попросить вас об этом, понимаешь ты или нет?! От вас требуется ко всем вашим знаниям добавить интуицию — понимание того, что такое незнание. И идите себе вылавливать двоечников — это и есть ваша работа! Плохой ученик сам возьмет себя в руки — только научите его этому! Только этого от вас и требуют!

— Кто требует?

— Я!

— Ах ты… Ну и что же ты, специалист, сам можешь сказать об этом состоянии незнания?

— Я сказал бы, что это вовсе не такая черная дыра, как вам кажется. Совсем наоборот. Это что-то вроде блошиного рынка, барахолки, где можно найти все, что угодно, кроме желания узнавать то, что преподают тебе в школе. Плохой ученик никогда не считает себя невеждой. Я вот точно не считал — я считал себя идиотом, а это совсем другое дело! Двоечник признает себя или недостойным, или ненормальным, или несогласным, либо ему вообще наплевать на все, и он живет, уверенный в том, что знает массу вещей помимо тех, что вы собираетесь ему преподать, но при этом