— Пустое, Ставр Годунович. Если темник сюда не послом едет, для боя, как ты люд мечей лишишь? Случись что, народ за топоры схватится, а топор не отнимешь.
Конечно, измыслили еще немало. Вывезти княжью казну и ценности из тверенских храмов. Пустить по торгу слух — мол, не худо было б и твереничам попрятать нажитое подальше. Делать запасы — но не в самом граде, а в ближних монастырях, обзаведшихся крепкими стенами, — не все ордынцы строго блюли завет Саннай-хана, что велел не трогать служителей чужих богов.
Говорили и о тех, кто мог бы прийти на помощь, случись чего.
— Невоград от разора уцелел, — рассудительно вешал Ставр, — и с тех пор тамошние золотые пояса только и знают, что трясутся, как бы Орда к ним всерьез не нагрянула. Однако вече осильнело, саптар не жалует, да и посадник не со свейцами торгует, а с нами, с низовскими городами, и потому, случись чего, его слово за нас будет. Мню, Невоград, если открыто и не поможет — во что не верю, — то уж наемную дружину набрать не воспрепятствует.
— Наемную… — поморщился Кашинский.
— Не взыщи, Олег Творимирыч, рады будем всякому, кто за Тверень меч обнажит, — сухо отмолвил Годунович. — Пусть даже сундуки с казной им раскрыть придется. Потому что кто еще к нам поспешит?
— Нижевележск, — заметил князь. — Кондрат Велеславич, хоть и не молод летами, ничего не боится — ни Обата, ни Орды, да и самого Санная бы не испугался. Дружину свою пришлет.
— А Плесков? — спросил владыка.
— У них там на загривке ордена сидят, всеми клыками впившись, — возразил Обольянинов. — Народ плесковичи боевой и тертый, помочь должны, но едва ли в больших силах явятся.
— Знемы? Хотя у них помощь просить…
— Справедливо молвлено, владыко. Хитроумны, увертливы, себе на уме. Между орденами и Ордой. Помогут, если уверены будут, что какой ни есть пограничный городок, но себе оторвут.
— А вот этому не бывать!
— Не бывать, княже, — согласился Анексим Всеславич. — Лехи могли бы подмогнуть, хотя уж больно носы задирают. Но… коль времени на посольства хватит, попытаться стоит. У лехов и со знемами немирье, и с Ордою на юге.
— Не помогут, — вздохнул Верецкой. — Владыка то же скажет. Переведывался я с лехами, уж больно крепко Авзон их в своей вере держит. Мы для них — что саптары, если не хуже.
Князь нахмурился.
— В Невоград гонцов отправим. В Нижевележск тоже. Ко знемам посольство — просто чтобы «вечный мир» подтвердить. Даров им свезти побольше…
— Не делал бы я того, княже, — покачал головой Ставр. — Враз об угрозе ордынской проведают и с теми же саптарами сговорятся.
— Тоже верно, — согласился Арсений Юрьевич. — Думайте, бояре, чего еще измыслим?
Олег Кашинский вздохнул, кашлянул, немилосердно рванул себя за бороду.
— Лесному хозяину б жертву принесть…
— Что несешь, какую жертву! — вскинулся было владыка, но, видать, более по привычке.
— Да вот такую, отче Серафиме, — не уступил старый боярин. — Пусть Сын Господень меня простит, да только я перед каждым делом Батюшке-Лесу поднести не забывал. А тут — не от себя надо, от всей Тверени!
— И что — помогало? — усмехнулся князь.
— Помогало, княже. Помнишь, когда со знемами толкались за Городец выморочный?
— Так то когда было, Творимирович! Ты тогда на поединок выходил, ихнего заводатая с коня сбил…
— А почему сбил? — упорствовал боярин. — Потому что жертву принес.
— А может, оттого, что копье крепче держал да на коне лучше сидел? — не удержался и воевода.
— Будет спорить, — прервал бояр владыка. — Прости, Олег Творимирович, что голос на тебя возвысил. Мню, что всех, кого можно, о помощи просить надобно. Потому как если и есть тут хозяева лесные — так пусть уж помогают, а не вредят.
Глава 2
Упали морозы и легли снега. Встали реки, протянулись по всей Роскии надежные ледяные дороги, тронулись в путь купеческие караваны. Под толстым белым одеялом дремлют земли росков, дремлют — да лишь вполглаза, тревожно, не в силах забыться.
Помнили по всем княжествам от Невограда до так и не оправившегося Дирова, как страшной зимой по вот так же замерзшим Велеге, Оже и прочим рекам — катился от града ко граду огненный ордынский вал, не оставляя ничего живого. Прахом и пеплом распался отбивавшийся до последнего человека Резанск, сгорела Смолень, Дебрянск жители бросили, дружно подавшись в окрестные леса, да только помогло то мало — едва вернулись, нагрянули ордынские охотники за полоном.
Уцелели Невоград с Плесковом, да лишь для того, чтобы застонать под тяглом ордынского выхода. Умен был хан Берте, внук Саннаев, знал, когда надо зорить под корень, а когда — страха довольно.
Коротким холодным днем плыли над головами мохнатые облака, сеяли на спящую землю легкую, легчайшую снежную крупу, словно пахарь, шагающий весенним полем; а в саму Тверень тем временем въезжал баскачий поезд.
Темник Шурджэ не изменил себе, отказавшись от пышных, в Чинмачинских краях взятых паланкинов. Он ехал впереди избранной полусотни нукеров, уперев в бок левый кулак и бесстрастно глядя поверх голов. Впереди на высоком речном берегу лежала Тверень, ворота широко раскрыты, там стоит почетная стража, но вот народа по обочинам нет совсем, и это хорошо — ибо побежденные должны жить в вечном страхе перед победителями. Воину не к лицу взирать на раболепно согбенные спины — пусть этим наслаждаются царедворцы, которых и так теперь слишком много. Саннаиды и те все чаще рождаются не с саблей в руке, но с удавкой и отравой, все чаще поглядывают с вожделением на ханский престол, забыв о главном. О том, что воин побеждает врагов на поле брани, захватывает их города, берет их женщин, продает в рабство их детей и радуется победе. А вот если покорённые сбегаются поглазеть на победителей — это плохо. Это значит, что пропал страх и скотине пора пустить кровь.
На Тверень пал ужас, и темник позволил себе улыбнуться. Разумеется, так, чтобы никто не видел.
За спиною Шурджз покачивались в седлах десять сотен отборных степных воинов, каждый стоил в бою десятка этих лесных червей. Темник не боялся никого и ничего, он действительно не знал, что такое страх. Когда у самых ворот вдруг проснувшийся ветер швырнул в лицо потомку Санная снег и невместный среди дня волчий вой, саптарин не повел и бровью, хотя многие из его воинов схватились за резные подвески-обереги, отводя недоброе. Не страшна была Тверень с ее распахнутыми воротами, не страшны вышедшие навстречу пешие данники, страшен был пробившийся сквозь свист ветра голос, велевший повернуть коня и уходить. Из чужих лесов в свои степи. «Ступай прочь, — велел некто невидимый, — или не жить тебе», но потомки Санная отступают лишь по приказу великого хана.
…Боярин Обольянинов ждал незваных гостей сразу за городскими воротами. Он не взял с собой никакого оружия, как и другие тверенские набольшие, отправленные князем встречать беду. Приготовлены под парчой богатые дары — Анексим Всеславич невольно вспомнил, как зло рылся в сундуках Олег Кашинский, как швырял служке изукрашенное оружие, мало что не смяв, бросал на поднос золотые чаши и серебряные кубки, пинал скатки дорогих авзонийских тканей, чуть не пригоршнями отсыпал бережно хранимый речной жемчуг, мелкий, но чистый-чистый.
— Да пусть подавится, басурманин!
И теперь все это богатство, на которое можно выкупить из злой ордынской неволи не одну сотню
