бывалому и тертому Обольянинову пришлось так солоно, что боярин едва не повернул обратно. Ветер выл, залепляя глаза колючим, секущим снегом, и в белой круговерти едва можно было разглядеть уши собственного коня.
Невидимыми когтями вцепился в щеки мороз.
Видывал Анексим Всеславич лютые зимы, бывал под бурями и метелями, но такого на его памяти не случалось. Гладкий речной лед, откуда снег всегда сдувало к берегам, завалило чуть ли не по лошадиное колено, чего тоже никогда не бывало. Ехать пришлось вслепую, замотав лицо и моля Длань, чтобы князь не ушел вперед слишком далеко.
Молитва помогла. В полдень Обольянинов остановился согреться в приречной деревушке, где и узнал, что княжий поезд проехал тут совсем недавно и «едва-едва».
…Арсения Юрьевича боярин нагнал следующим днем, немилосердно гоня скакуна. Метель не утихала, ветер не ослабевал, словно сама земля не желала отпускать твереничей на злую погибель. С трудом найдя укрытие, спутники князя развели огонь, пламя едва удерживалось, срываемое ледяными порывами.
— Анексим. — Хозяин Тверени сидел, сгорбившись, возле костра и словно даже не удивился появлению непокорного боярина. — Так и знал, что ты дома не усидишь. Что не удержит тебя ни мое строгое слово, ни слезы Ирины твоей.
— Не гони, княже. — Обольянинов встал на одно колено, склонил голову. — Я тебе обет давал. Лучше кого из отроков отошли. Им еще жить да жить…
— А нам с тобой, значит, умирать, — отрешенно заметил Арсений.
— Княже, — рядом появился молодой воин, поклонился. — Кобыла пристяжная пала.
— С чего ж она пала-то? — резко выпрямился Арсений Юрьевич.
— Не ведаю, княже, — развел руками тверенич. — Шла как все, не гнали ее…
— Отравы бы кто не подсыпал, — вслух подумал Анексим, невольно вспоминая хитроумного Ставра Годуновича.
— С тех залессцев станется, — откликнулся дружинник.
Князь встал, пошел смотреть. Анексим остался у костра — отчего-то тверенский боярин не сомневался, что эта неприятность — не последняя.
Однако прежде, чем Арсений Юрьевич вернулся к огню, из снежной круговерти выступила еще одна фигура. За ней растерянный воин вел измученного коня.
— Со свиданьицем, Анексим Всеславич, — насмешливо сказал Ставр, стаскивая заледеневшую от дыхания повязку. — Знал, что тебя тут увижу. И я не я буду, коль к вечеру нас не догонят Верецкой с Творимировичем.
— Не удивлюсь, коль не только мы с тобой поперек княжьего слова пойдем, — кивнул Обольянинов.
— Отбросить-то мы его отбросили, да только как ехать в такую погодку? Вроде снег метет, а холодает все сильнее. Сроду такого не видывал. — Ставр протянул замерзшие руки к огню.
Вернулся князь, взглянул на новоприбывшего и только рукой махнул.
Лишь немного ошибся Годунович, на день опоздали, пробиваясь сквозь небывалый буран, Олег Кашинский и воевода Симеон.
Княжий поезд едва-едва полз по вымершей Велеге. Раньше зимник в это время заполняли сани, купцы торопились на торжища, шагали по своим делам мастеровые — а сейчас великая река казалась беспомощной пленницей, избиваемой бичами, туго свитыми из снега и ветра.
Однако же обоз Арсения Тверенского хоть и медленно, но продвигался. Четверо набольших тверенских бояр опасались сперва княжьего гнева — на него, как известно, Арсений Юрьевич был скор; однако князь, казалось, думал совсем о другом. Обольянинов достаточно бился бок о бок с хозяином Тверени, чтобы знать: отнюдь не грозящий суд Юртая, скорый да неправедный, не маячащая совсем близко лютая казнь заставляют склоняться гордую голову и ссутуливаться могучие плечи.
Отвернулись Дировичи от призыва к битве. Спрятались за спину приносимой в жертву Тверени. Вроде и не подкопаешься — не в их городах избили баскаков, чего ж на них напраслину возводить? — однако понимали бояре тверенские, понимал князь Арсений: могли роски встать единой ратью, повернуть копья против вековечного врага — ан не вышло. Своя рубашка ближе к телу, а своя хата — с краю. Ведь если соседа зорят-жгут — это же не тебя, верно? Еще, поди, и на развалинах поживиться сможешь, ежели находники чем побрезгают.
На шестой день волчий вой, все время доносившийся откуда-то издалека, неведомо как пробиваясь сквозь вторивший ему ветер и плотный снег, вдруг приблизился. Дико заржали лошади, дружинники бросились к ним — вроде успели, перехватили, голодным хищникам отбить никого не удалось.
Успели и второй раз, но на третий, когда вой раздался, казалось, под самым носом, полдюжины коней сорвались с привязи, путы лопнули, словно гнилье, — и поминай как звали.
— Оно и понятно, — сокрушенно развел руками Симеон. — Вон какая лютень настала, никто носа не высунет. Нет серым добычи, вот и идут на нас, ни огня не боясь, ни железа…
— Не простые то волки, — вдруг негромко сказал князь, и бояре тотчас умолкли — последние дни Арсений Юрьевич вообще не размыкал уст.
— Какие ж тогда?
— Какие — не ведаю. Может, от того хозяина лесного, которому ты, Олег Творимирович, жертвы приносил.
О лесных хозяевах все, конечно, слыхали, да только оно ж все байки, конечно же?
Никто не решился возразить.
Олег Кашинский, кашлянув, начал было говорить, что близок малый городок Всеславль, где, хоть и зима, есть конский торг, и там…
— Погоди, Олег Творимирович. Погоди на ордынский путь запасаться. — Князь Арсений выпрямился, глянул куда-то сквозь снег.
— Как же не запасаться-то, княже? — развел руками Кашинский. — А как же…
— Погоди, — повторил князь. Встал, вскинул голову, подставляя лицо секущим снежным струям, словно бы их и не чувствуя.
Поднялся и Обольянинов, пытаясь понять, что же видит князь в крутящейся снежной мгле.
— Не пускает, — вдруг проговорил Арсений Юрьевич, попрежнему не закрываясь от жесткого снега. — Не пускает…
— Кто не пускает, княже? — встревожился боярин.
Князь не ответил. Молча стоял, словно ждал чего-то, не обращая внимания на режущий ветер. Вновь взвыли волки, и люди схватились за оружие — казалось, звери вот-вот вынырнут из белесой пелены, бросятся яростно, неудержимо, словно та же снежная буря, укрывавшая их собою.
— Что ж делать, Арсений Юрьевич? — подступился Кашинский. — Кони…
Князь лишь нетерпеливо дернул плечом. И вновь застыл, подставляя заледеневшее лицо снежным бичам.
Обольянинов смотрел на Арсения Юрьевича и чувствовал, как поднимается внутри волна гнева, сумрачной ярости: зачем мы на заклание едем? Что изменится-то? Спасем Тверень? Как же, ждите! Орде пить-есть надо, мягко спать надо. А для того потребно ходить в набеги. Оправдается тверенский князь, нет ли — набегу все равно быть.
И да, первыми за мечи схватятся Резанск и Нижевележск. Они — окраинные, им принимать удар. А мы, Тверень? Отсидимся за их спинами, такое ведь бывало — насытится Орда кровью порубежных княжеств да и уползет к себе обратно в степи, до Тверени не достигнув.
Взвыли волки. Вой шел со всех сторон, катился волнами, сливаясь со снегом, и казалось, невиданные белые чудовища надвигаются на обмерших твереничей.
Куда едешь, боярин? Зачем? Помирать в ордынских колодках?
Настойчиво стучалась в память оставленная Ирина, дети — и свои собственные, и вообще тверенские, и прочие, по всей Роскии, кого при набегах ловят, словно цыплят, да суют в мешки; так, в мешках, и везут потом на продажу.
