на себе не углядеть!
— Кого? — не понял севастиец, продолжая осматриваться. Зачесалось колено, но на нем никого не оказалось. И вокруг никого не было, кроме своих.
— Да прилепятцев же с прилепятицами. — Вавило Плещеевич, помощник воеводы, поднял чашу. — Ну, бывай здоров, Юрыш! А о погани той не думай, ничего она тебе не сделает! Прилепятцы хошь за тобой и скачут, а жрут тех, кто их породил. А тебе что? Тебе ничего! Разве послышится что, ровно муха гудит под ухом. Гудит да нудит, ну или тухлятиной шибанет. А унять прилепятца просто. Возрадоваться от души али выпить. Прилепятцы, они от радости твоей спервоначалу озвереют, а потом уснут ровно с перепою. Зато уж родители ихние с похмела того мало в петлю не полезут.
— А хоть бы и полезли, — вмешался веселый роск со свернутым на сторону носом, — беды-то! Мужу прилепятца родить — хуже, чем поневу вздеть!
— Оно так, — подтвердил Василько Мстивоевич. — Не бери в голову, Юрий Никифорович. Живи да радуйся! Хайре!
— Нет, — уперся Георгий, оглядывая сотрапезников, — я понять хочу, почему никогда про прилепятцев не слышал.
— А чего понимать? — удивился воевода, запуская зубы в желтую грушу. — Нечисть это, да хитрая. Дланью ее не подцепишь! Видно ее не всякому, а тому, кому Дед дозволил. Да еще добрым людям после межевой чарки, а ее поди угадай!
— И то сказать, — подхватил свернутый нос, — знали б межу, никто под стол бы не падал, ковши носом не клевал…
— Вот и не клюй! — назидательно произнес Василько Мстивоевич. — И не перебивай! Тут такое дело, Юрыш… Коли кто так иззавидовался да изненавиделся, что белый свет не в радость, то выходит из завистника под утро прилепятец. Зелен, вонюч, а харей родителю подобен. И потянется тот прилепятец за тобой, куда б ты ни шел. Так бы и съел, да зубом не вышел, только и может, что чуять — худо тебе или хорошо. И от твоего хорошо ему худо, а от его худа родителя корчи бьют.
— Только и от погани этой прок есть, — подсказал Вавило Плещеевич, — харю, небось, не спрячешь, так что свезло тебе, Юрыш! Щербатый, глянь, в кого прилепятцы удались да сколько их?
— Много! — упившийся провидец пытался поднять голову, но та упрямо стремилась вниз, пришлось подпереть кулаком. — Не сочту враз… А те, что вперед других выделываются… Первый — ну прямо Юрыш, только постарше и волос вылез. У второго… нос черт семерым нес, одному достался, и уши, что у нетопыря. Третий — стражник княжий вроде… Кудреватый, губы алые, что у девки, на лбу — шрам… Хорошо приложили! А четвертый… В год-дах… Ты, Вас-силько… его… еще… под зад коленом с Князь-города… п-по княжему повеленью…
Голова Щербатого окончательно склонилась на грудь. Раздался храп.
— Межевая чарка, она такая, — объявил Никеша, — спервоначалу бесей видно, а потом — все! Упал да уснул. Юрыш, ты того, осторожнее. Мало ли…
— Оно так, Юрий Никифорович, — посерьезнел воевода. — Зависть хоть и вонюча, да не лужа, сама не высохнет. Поберегись.
— Поберегусь, — пообещал Георгий, — теперь я этому… протоорту Менодату спину не покажу, а к остальным… и так бы не повернулся. А где твои прилепятцы, стратег?
— Нету, — отмахнулся Василько, — кому у нас их родить? Нам жить вместе да помирать разом, какие уж тут прилепятцы!
— И то! — возликовал Никеша. — А Василько наш Мстивоевич — добрый воевода. Лучшего не найти…
— А коли объявится, — подхватил свернутый нос, — топтать не станет!
— Не стану! — рявкнул Василько. — Эх, Юрыш, Юрыш… Не будь ты севастийцем, да еще княжичем, отдал бы тебе дружину. Как пить дать отдал… Не сейчас, вестимо, годочков через десять, а сам — на печь!
— Ты да на печь? — возмутился кто-то незнакомый, но все равно друг до гроба. — Ни в жизнь не поверю!
— А вот и на печь, — уперся Василько. — Олексич полез, чем я хуже?
— Какой из тебя на печи сиделец? Во поле живешь, во поле и помирать…
— Ну и помру! — легко передумал воевода. — Жаль, не на своем… Всем птениохи поганые хороши, бьешь да радуешься, а все не саптарва! Вот бы ты, Юрыш, хана саптарского порубил…
— И порубаю! — вскочил на ноги Георгий. — С кем Севастия только в союз ни вступала, а все одна! И вы одни… Хватит!..
Тяжеленная рука легла на плечо. У губ вновь возникла чаша, а потом звезды и луна прыгнули навстречу, зато сердце екнуло и провалилось вниз. Георгий что-то кричал, и ему отвечали. Он падал, его подхватывали и вновь подкидывали, а затем подняли на червленый, похожий на лист или сердце щит над спящими, пьющими, поющими. Над друзьями, которых нет и не может быть у брата василевса.
Метались растрепанные тени, звенели клинки, никогда не виданные саптары выхватывали из-за спин стрелы, скалился и хохотал гривастый рыжий жеребец, мчался сквозь дымную ночь другой, словно откованный из драгоценного серого булата, а потом на сухую землю упала тень кривой оливы, зазвучала походная свирель, сверкнули алые, чтоб враг не заметил крови, плащи. Царский сын, он уводил пять сотен элимов к Артейскому ущелью. Туда, где изготовились к удару полчища Оропса. Их следовало задержать. Отец, Киносурия, вся Элима умоляли о трех днях. Только о трех днях. Он обещал…
Глава 3
О том, что у ворот торчит княжий гонец, Василько Мстивоевич узнал от невыспавшегося и потому злого Никеши. Незваный гость, за спиной которого маячил десяток стражников, потребовал Юрыша. Никеша, года три как объяснявшийся поместному хоть с купцами, хоть с девками, о сем немедля забыл и рявкнул, словно в родимом Дебрянске:
— С чем пожаловал?
В ответ гонец, к счастью, не захвативший толмача, четко и медленно выговорил по-своему:
— Стра-тег Ва-си-лик. Ва-си-левс.
— Воеводу хочешь? — угрюмо уточнил Никеша. — Василька Мстивоевича? Понял. Ты погоди, сейчас приведу…
Захлопнув перед носом гонца калитку, хитрый дебрянич первым делом велел припрятать Юрышева коня и лишь потом отправился за воеводой. Василько Мстивоевич сидел за столом в одной рубахе, прикидывая, чем лечиться — травяным отваром или вином, но суть дела уловил сразу.
— Правильно сделал, — одобрил он караульщика, — Юрыш с пира братнего утек, ну да Андроник Никифорович не зверь — отмякнет к вечеру, надо только приврать с умом. Мало ли — конь захромал, пес в спину завыл или, того хуже, кто-то на дороге в падучей свалился, куда уж тут женихаться! Что княжич с нами хлеб-соль водит, каждой твари знать незачем. В этом Князь-городе не поймешь, где пузо, а где — спина. Ладно, иду!..
Опорожнив кружку с отваром, воевода без лишней спешки оделся и вышел к воротам, за которыми маялся гонец. Сзади звенели поводьями одетые будто для боя стражники. Василько Мстивоевич подавил
