— А ты что, не хочешь сам жеребёнка воспитать? Рубин же никуда не денется, тут на конюшне и останется. А у тебя будет малыш…
— Понимаешь, Рубик серый… Светло-серый. Жеребята такими не бывают. А у меня папа на сером ездил.
Я вздохнула:
— Ну откуда ты знаешь про папу?
— Знаю. Я всё помню, — заявил Димка и я припомнила, что раньше он уже как-то рассказывал, что его отец работал серую лошадь. — До того как меня бандиты у мамы с папой украли, я много раз к папе на работу ходил и видел.
Разговор коснулся той темы, которую мы старались обычно не трогать. Но нельзя же сказать Димке, что, мол, сочиняешь ты, ничего ты помнить не можешь… Лучше сделать вид, что он мне мешает — это не так обидно.
Я слегка подтолкнула Димку к воротам:
— Иди домой, тебя, наверное, тётя Оля ищет.
— Ага. А ты?
— Мне тут ещё кое-что сделать надо…
Он кивнул и деловито потопал на выход. Я дождалась, пока маленькая тёмная фигурка пересечёт ярко освещённый ночной двор и зайдёт в дом, а потом направилась к конюховской.
Ведь я же пошла на конюшню вовсе не для того, чтобы подслушивать разговор Владимира Борисовича и Витьки, я вообще не знала, что они там окажутся, что Витька решится приехать вечером и что Владимир Борисович его выгонит. Просто по нашему с Машкой плану сегодня надо было попытаться выяснить, заметил Завр на прошлом дежурстве незнакомца или нет.
Дверь конюховской, покрашенная той же синей краской, что и двери конских денников, была закрыта. Я постучала:
— Можно?
— Кто там скребётся?
Пришлось изо всех сил пихнуть дверь плечом, иначе она не открывалась.
— Это я, Света…
Павел Прохорыч по прозвищу Завр пил чай из большой толстостенной кружки с красными цветами… Он пригласил:
— Ну, заползай… Чаю хочешь?
Не дожидаясь, пока я соглашусь, он полез в шкафчик за новой чашкой. Для этого ему даже вставать не пришлось — росту он здо ровенного и руки у него длинные. Зря бы человека Завром не назвали, это же сокращение от «Динозавр».
В маленькой комнатке было душно — здесь, как всегда, не выключаясь целый день, горела оранжевой спиралью электроплитка. Лампочка под потолком была совсем тусклой, ватт на двадцать пять. Владимир Борисыч покупает яркие, но конюха уносят их домой и вкручивают какие попало. Пахло кожей. На гвоздях висели чёрные и тёмно-синие ватники. В углу стояли грязные кирзачи — рабочая обувка всех конюхов. Правда, некоторые и по селу в кирзовых сапогах ходят…
Чашка, которую Прохор поставил на стол, была с отколотой ручкой, но чистая. На её белом боку скакала по ромашкам карета запряжённая вороной четвёркой. Я потянулась за заваркой — она стояла посреди стола в литровой банке. Конюх отвёл мою руку:
— Подожди, я тебе другой насыплю, в чашке себе отдельно заваришь. Эта — с травкой такой… особенной. Она мужикам силу даёт и для баб полезна. Бабам от беременности помогает.
Мне стало интересно:
— А какая травка? Где она растёт?
— Тебе что, уже надо? Га-га-га…
— И ничего подобного! Просто интересно! — я почувствовала: кожа на лице становится горячей, как всегда, когда краснею.
Завр смеялся и от этого смеха сделался невозможно противным и у меня сразу пропали грызения совести из-за того, что приходится расспрашивать человека исподтишка.
— За фермой этой травки полно, — продолжал он и я попыталась представить, какую именно траву он имеет в виду. Ничего не вспомнила. — Там её много!
Он дразнил меня и одновременно насыпал в чашку заварку из мятой оранжевой пачки «Принцесса Канди». Потом поставил на плитку чайник — чайник, наверное, кипел совсем недавно, потому что сразу же зашумел.
— Главное в травном деле — знать, что, когда и где собирать. Это если по-честному. Только тогда травы будут как надо действовать. А то некоторые рвут по книжке. Смотрят: ага, вот подорожник, похож на нарисованный, давай его сюда. А при молодой луне или при старой — это их совершенно не интересует.
Я вспомнила, говорили, что Завр в свободное от дежурства на ферме время собираеет в горах лечебные травы и продаёт их на севастопольском центральном рынке. Теперь понятно, почему он секретничает. Хотя мог бы и сказать, не пойду же я отбивать у него покупателей!
На чайнике забренчала крышка — сначала тихо, потом всё громче. Из носика в стену ударила тугая струя пара. Не вставая со стула, Завр вытянул руку, снял чайник и налил мне в чашку кипяток.
— Помешай, чтоб заварилось. И бери сахар, вон там, в банке.
— Дядя Паша, а вам не страшно, что конокрады могут залезть? — я думала-думала, с чего начать, и ничего лучшего в голову не пришло.
— Какие ещё конокрады? — усмехнулся Завр.
— Не пацаны, а серьёзные. Из Нижнегорска, например. Там есть такой Сердюк. Бывший спортсмен, говорят. Может, он татарин? Чёрный такой, нос приплюснутый.
— Сердюк? Хохляцкая фамилия… Погоди! Говоришь, чёрный? Нос приплюснутый?
Ага! Если бы даже я не постаралась настроиться на мысленную волну Завра, всё равно бы почувствовала его тревогу, такой она оказалось сильной. Но нужно было делать вид, что я ничего не знаю, и не замечаю, иначе конюх заподозрит меня. А свидетелей во всех детективах убивают. И слишком догадливых тоже. Вон, Высоцкий поёт: «ясновидцев, точно как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах»…
Я продолжала, словно фамилия Сердюка вырвалась у меня случайно:
— Мокруха мне говорил, что на ферму серьёзные конокрады нацелились. Только не сказал, какие. Может, с Нижнегорска, может, с Ялты. Ещё под Симферополем, я слышала, целые банды есть.
Завр немного успокоился:
— Да в Ялте конокрадов же не осталось! Те, кто раньше лошадей гонял, вошли в возраст, они уже мужики солидные, у них семьи, дети — не до баловства.
— Ну, баловство! Это же деньги какие! Мой Боргез, например, тысяч пятьдесят стоит. Баксов.
— Деньги деньгами. А риск? По новому уголовному кодексу за конокрадство лет на пять можно загреметь. Не-ет, это не для семейных людей. Если у мужика семья… — Завр начал рассказывать про свои образцовые огурцово-помидорные теплицы. Он удобрял землю конским навозом, который бесплатно забирал с фермы, и кроме трав, торговал овощами. В деревне его за это не любили, деревенские почему-то вообще не любят тех, кто не пьянствует и живёт богато, в хорошем доме, и ходит чисто одетый. А Завр даже рабочие конюшенные брюки стирает каждую неделю.
Было жарко. Я прихлёбывала вкусный крепкий чай, сплёвывала попадающие в рот чаинки и думала, что надо попробовать ещё раз завести разговор о нашем деле. Сделать ещё один выпад, как мушкетёр, кольнуть шпагой — и отскочить. Чем дальше рассказывал Завр о своём огороде, тем сильней мне казалось, что никого убить он не сможет. То есть, просто так не сможет. Если бы убитый залез в его теплицы — другое дело… Я дождалась паузы в плавном рассказе, когда конюх полез в карман за сигаретами и сказала:
— Ну, хорошо, если это не конокрады. А то я видела как тут у фермы один мужик шлялся…
У Завра остановился на одной точке взгляд. Он медленно вынул пачку «Примы», положил её на поцарапанную коричневую крышку стола:
