— Эй, на себя посмотри.
— Таких, как ты, надо в дурдоме держать! — По-моему, она повторяется, да еще и повышает голос.
— Псих несчастный! Ты мне жизнь поломал!
— Не стоит преувеличивать.
— Почему! Почему, Дерек?
Ни с того ни с сего она вдруг стреляет, наудачу, и ваза с кокаином разлетается на куски.
— Потому что… От скуки.
— От скуки… Ты от скуки поломал мне жизнь?
Она уже попросту вопит, и я подумываю позвать охрану, а вместо этого падаю на колени.
— Я знаю, дорогая, но я хотел… просто… немного кино в своей жизни… а потом, если бы ты любила меня, все было бы иначе.
— Ах, еще и я во всем виновата?
— Я хотел кого-нибудь уничтожить… так, просто чтобы посмотреть. Я считал, что это… развлечение…
— Развлечение.
— Тут я выбрал тебя. И начался нон-фильм.
— Кончай целовать мне колени, ты мне противен.
— И я влюбился в тебя и хотел все остановить, но было поздно, я уже написал сценарий. Сценарий получился идеальный, я больше не мог его править.
— Кончай целовать мне колени, я сказала.
— Единственное, что я делал, — это следовал сценарию.
— Ты мне противен, — тихо произносит она.
— Манон, умоляю, прости меня, дай мне еще один шанс, надо только начать все сначала, так, словно ничего не было: я отведу тебя к Шанель, я дам тебе главную роль в следующем фильме Каренина, настоящего Каренина, мы поженимся в Лас-Вегасе и наделаем мегафотогеничных детей, мы будем знамениты и счастливы!
— Иди в жопу.
— Ты будешь жить как в клипе… А, дорогая? Ты будешь жить в клипе, как всегда мечтала.
— Иди в жопу, я сказала!
Я получаю удар коленом в челюсть и падаю навзничь, прямо на пульт, и он включает все двадцать три хай-фай центра, и они начинают играть на максимальной громкости, и какофония возобновляется, Манон подскакивает, а я, как могу, приподнимаюсь и вытираю кровь, текущую изо рта, и говорю ей, что она получила то, чего заслуживает.
— Не поняла?
— Честное слово, ты получила лишь то, чего заслуживаешь. Ты что себе думаешь, Манон? Что я худшее, что случилось в твоей жизни?
— Выруби сейчас же эту музыку!
— Нет! — ору я. — Нет, ты так просто не отделаешься, — я продолжаю орать, поднимаясь, — ты на меня вину не сваливай! Ты врываешься сюда со своей потасканной рожей, полной обоймой и дурацкими попреками! Палишь по зеркалам и вазам! Портишь гостиничное имущество! Тычешь мне в нос своим отцом! Жизнь я ей поломал! Сидела бы в своей дыре, цыпочка! Я бы за тобой туда не поехал!
— Выруби эту гребаную музыку, Дерек!
— Ты хотела быть звездой! Ты хотела красивой жизни! Я тебе и дал красивую жизнь, но мир тебя не хотел. Тогда я изменил мир. Что, это разве не красиво? Назови мне хоть одного человека…
— Выруби музыку!
— Замолчи. Не перебивай, когда я говорю, ненавижу, когда ты перебиваешь, когда я говорю, вечно ты затыкаешь мне рот, когда я говорю, помолчи хоть раз в жизни! Так вот, я говорил, что хочу, чтобы ты назвала мне хоть одного человека на земле, который бы сделал это для тебя! Я создал целый мир для тебя, Манон, чтобы тебе в нем было хорошо! А ты говоришь, я поломал тебе жизнь! Но, цыпочка, я поломал тебе жизнь в тот день, когда решил из этого мира уйти. А если бы ты любила меня, я бы не ушел никогда.
— Дай мне пульт.
— Нет, это
— Неправда!
Она стреляет в колонку, и Реквием умолкает.
— Ты просто гнусная порочная девка, мелкая блядь без чести и совести! Ты бы зарезала папу с мамой, чтобы сняться в ситкоме! Ты бы переспала с Человеком-Слоном, если бы Человек-Слон был кассовым режиссером! Ты бы плеснула кислотой в лицо сестре, если бы твоя сестра прошла кастинг, а ты нет!
— У меня нет сестры!
Она стреляет в другую колонку, и валькирии прекращают полет.
— А как твой аргентинец? Хорошо тогда оттрахалась, шлюха?
— Что?
— Твой аргентинец, игрок в поло, тот, что оттянул тебя, как последнюю сучку, в своем наемном «ламборджини»?
— Да, хорошо оттрахалась, просто отлично, лучше в жизни не было, в ту ночь я орала, Дерек, я перебудила все Монако!
— Ах вот как? — Мой отвлекающий маневр сработал, потому что, пока я визжал и ругался, я добрался до кресла, куда бросил свой плащ, а в правом внутреннем кармане у меня была пушка.
— Ах вот как? Ну-ка повтори, — говорю я и вынимаю револьвер.
— У меня было три вагинальных оргазма!
— Три?
— Три.
— Неправда, — реву я, — ты фригидна!
Я стреляю в колонку, и Лу Рид умолкает.
— Я не фригидна, — отвечает она и стреляет в другую колонку, и Курт Кобейн умолкает.
— Прекрати стрелять по колонкам! — ору я и стреляю сам, рефлекторно, в ту, где играют
— Нет, — отвечает она, сопровождая слово делом, и хор Красной армии умолкает, и поскольку шума становится куда меньше, я могу говорить, не повышая голоса.
— Знаешь, мне было очень больно, когда я узнал про аргентинца.
Она вздыхает.
— У тебя не найдется кокаина?
— Найдется, на столе, там осталась одна бровь. Левая.
Она встает на колени у стола и убирает волосы, а потом достает из кармана джинсов мятую мелкую купюру. Она сворачивает трубочку, опустив глаза, в ее жестах сквозит усталость, и мне вдруг становится бесконечно грустно.
— Хочешь купюру в пятьсот евро, у меня их полно?
— Нет, сойдет, очень мило с твоей стороны, спасибо, — отвечает она и занюхивает рот, нос и оба глаза.
— Э, ты теперь классно нюхаешь, — говорю я восхищенно.
— Спасибо, — скромно отвечает она, — привычка. У тебя не найдется чего-нибудь выпить?
Я протягиваю ей полупустой мерзавчик.
— Чертовы мерзавчики, — говорит она, — хотела бы я знать, какая сволочь их изобрела.
Потом она пьет из горлышка, а когда отставляет бутылку, смотрит на меня со странным выражением, и я вижу, что она плачет.
— Почему ты плачешь? — спрашиваю я.
— Дерек, ты хоть отдаленно представляешь себе, что значит «поломать жизнь»?
