Синяя спальня и другие рассказы

— Он сказал, что вы не пригласили меня на ужин, потому что думали, что я не приду.

— Он не должен был…

— У нас состоялся мужской разговор с глазу на глаз, и он сказал, что, возможно, мне стоит пригласить вас на ужин.

— Сказал что?

— Джеймс беспокоится, потому что вы совсем одна. Он знает, как сильно вы скучаете по нему и по Салли. Только не сердитесь на него, потому что, с моей точки зрения, это ужасно мило с его стороны, — впервые встречаю такого удивительного мальчишку!

— Но он не имел права…

— Как раз он-то имел. Ведь он же ваш сын.

— Но…

Он перебил ее, заявив:

— И я ответил, что непременно вас приглашу. Так что сейчас я это и делаю. Я зашел так далеко, что заранее заказал столик в новом ресторане в Порткеррисе. На восемь часов. Поэтому если вы откажетесь, то поставите меня в затруднительное положение — мне придется отменять заказ и метрдотель будет страшно гневаться. Вы ведь пойдете со мной, правда?

Мгновение она не могла вымолвить ни слова. Однако, глядя на профессора, она вспомнила, что сказал о нем Фрэнк, и ее раздражение и злость растаяли. Маркус Райдел многих возмущает, многих смешит… но я ни разу не слышал, чтобы он кому-нибудь не понравился. Она подумала — неожиданно для себя, — что он самый симпатичный мужчина из всех, кого она встречала за последние годы. Он прожил в ее доме несколько месяцев, а она заметила это только сейчас. Зато ее дети знали. Джеймс все понял с самого начала.

Она рассмеялась, уступая его натиску.

— Да, я пойду с вами. Я все равно не смогла бы отказаться, даже если бы хотела.

— Но вы же не хотите, — сказал профессор, и это снова было утверждение, а не вопрос.

Амита

Сообщение о смерти мисс Толливер я увидела в утренней газете. Муж протянул мне ее, когда мы сидели за завтраком, и знакомое имя, отпечатанное убористым газетным шрифтом, так и бросилось мне в глаза словно зов из прошлого:

ТОЛЛИВЕР. 8 июля, на 90-м году жизни скончалась Дэйзи Толливер, дочь последнего сэра Генри Толливера, бывшего губернатора провинции Барана, и леди Толливер. Кремация, закрытая церемония.

Я не вспоминала о Толливерах много лет. Мне самой уже пятьдесят два — возраст, как ни крути, зрелый, — у меня есть муж, который вот-вот выйдет на пенсию, дети и даже внуки. Мы живем в Суррее, и Корнуолл и мое детство кажутся такими далекими, будто их и не было никогда. Однако порой что-нибудь напоминает мне о них, например царапина на пианино, которое мы открываем теперь совсем редко, — и словно не бывало тех полных событиями лет, что отделяют меня от моего детства. Возвращаются беззаботные дни, полные солнечного света (кажется, дождя тогда не было вообще), дорогих голосов, торопливых шагов и восхитительных ностальгических ароматов. Душистый горошек в вазе в гостиной, сладкие пирожки в духовке дровяной плиты с черным верхом…

Толливеры. Когда муж попрощался со мной и поспешил на поезд до Лондона, я вышла с газетой в сад, уселась в шезлонг рядом с розовой клумбой и снова перечитала маленькую заметку: дочь последнего сэра Генри Толливера, бывшего губернатора провинции Барана. Я прекрасно помнила его: краснолицего, с гигантскими белоснежными усами и в панаме на голове. И Ангуса помнила тоже. И Амиту.

В начале 1930-х расти в семье британского чиновника, работавшего в Индии, было не так уж просто. Отец мой, служивший в Департаменте по связям с колониями, получил пост в Баране — ему предстояло руководить Управлением речных портов. Он должен был находиться в Индии четыре года, на которые полностью исчезал из нашей жизни, а потом приезжал в шестимесячный отпуск — это время казалось нам нескончаемым праздником.

Наша семья, как и тысячи других семей, оказалась перед выбором, который традиционно ложился на плечи женщины: остаться ли ей в Англии с детьми или сопровождать мужа в поездке на Восток. Если она оставалась с детьми, то ставила под угрозу свой брак. Если ехала с мужем, то сталкивалась с необходимостью куда-то пристроить детей: найти для них хороший пансион и добросердечных родственников или друзей, которые приглашали бы их на каникулы. Какое бы решение она ни приняла, с кем-то ей приходилось расстаться и надолго. Самолеты в Индию тогда еще не летали. Регулярные рейсы появились гораздо позднее, а плавание на корабле из Лондона занимало не меньше трех недель. Между членами семьи пролегала настоящая пропасть.

Моя мать ездила в Индию дважды. Один раз еще до нашего рождения, а второй — когда мы были еще совсем маленькими и вряд ли могли заметить ее отсутствие.

В свою первую поездку, когда она была еще молоденькой счастливой новобрачной, мама познакомилась с леди Толливер. Между ними сразу возникла дружба — довольно неожиданная, с учетом того что леди Толливер принадлежала к старшему поколению и была губернаторшей до кончиков ногтей, а моя мама просто женой младшего чиновника.

Однако леди Толливер проявила к ней редкое дружелюбие и снисходительность. Она считала мою маму естественной и приятной в общении. К их взаимному удовольствию и вящему изумлению всех остальных, на палубе они всегда усаживались вместе и грелись на солнышке, вышивая и поддерживая приятную беседу, пока громадный лайнер пересекал Средиземное море, проходил по Суэцкому каналу и бороздил голубые просторы Индийского океана.

В Англии Толливеры жили в Корнуолле; именно поэтому моя мать, вернувшаяся из Индии уже беременной и нуждавшаяся в каком-нибудь пристанище, сняла домик неподалеку. Домик был скромный, с крошечным садиком — большего она не могла себе позволить, и там-то мы с сестрой и родились. Там же, пускай не в роскоши, но в холе и неге, мы выросли и жили до тех пор, пока не началась война, навсегда оторвавшая нас друг от друга.

Оглядываясь назад, я понимаю, что жизнь наша была бедна на события, ее разнообразили разве что отъезды в школу и возвращения на каникулы, письма, которые мы писали отцу и получали от него, да рождественские праздники, когда по почте приходили посылки, остро пахнущие специями и обернутые в газеты с причудливым индийским шрифтом. Каждые три-четыре года отец приезжал в длительный отпуск. Одновременно и Толливеры покидали свой индийский дворец, бесчисленных слуг, коктейли в саду и званые вечера и возвращались в Англию повидаться с друзьями, открыть дом и пожить как простые смертные.

Дэйзи, их старшая дочь, не была замужем и очень любила музыку. На музыкальных вечерах она играла на скрипке и аккомпанировала на фортепиано всем, кого одолевало желание спеть. За ней шла Мэри, вышедшая замуж за солдата и жившая в Кветте, и последним — Ангус.

Ангус был любимчиком не только своей семьи, но и всей округи. Красивый, светловолосый, голубоглазый, он тогда заканчивал Оксфорд. Ангус носился по окрестностям в своем открытом «триумфе» с большущими отполированными до блеска фарами и обожал играть в теннис — ему ужасно шли белые брюки и рубашка с открытым воротом.

Моя сестра Джесси, которая была на два года старше, без памяти в него влюбилась, но ей только- только сравнялось десять, так что Ангус разгуливал повсюду в сопровождении других хорошеньких девушек, увивавшихся вокруг него. Однако я понимала, почему он так ей нравился: если нам удавалось застать его в свободную минуту, он никогда не отказывался сыграть с нами во французский крикет или помочь строить на пляже песочные замки, которые мы окружали глубокими рвами. В прилив рвы заливала вода, и мы,