звучит приторно до тошноты.
Сестры не говорили ни слова. Билл подождал, и Эмили наконец открыла рот.
— Давайте убьем его, — сказала она.
Билл не мог понять, что чувствует — шок или безудержное веселье; он был готов то ли отшлепать девчонку, то ли разразиться хохотом. Нечеловеческим усилием он удержался и от того, и от другого, а потом, выдержав долгую многозначительную паузу, спокойно произнес:
— Думаю, этого мы делать не будем.
— Почему?
— Потому… потому что нельзя убивать живое существо.
— Почему нельзя?
— Потому что жизнь дается Богом. Она священна. — Говоря это, он ощутил некоторую неловкость. Хоть они с Клодэг и венчались в церкви, в повседневной жизни он никогда не вспоминал о Боге и сейчас чувствовал себя виноватым, словно всуе упомянул имя старого друга.
— Никого нельзя убивать, даже золотых рыбок. К тому же, вы ведь любите Гилберта. Он ваш питомец. Вы не станете убивать того, кого любите.
Эмили выпятила нижнюю губу.
— Но я хочу устроить похороны! Ты обещал!
— Мы не станем хоронить Гилберта. Похороним кого-нибудь другого.
Анна хорошо знала свою сестру.
— Только не моего Супергероя, — твердо заявила она.
— Нет, конечно, не Супергероя. — Он поспешно перебирал в голове разные варианты, и тут его озарило. — Мышь! Бедную мертвую мышку. Смотрите… — С заговорщицким видом он нажал ногой на педаль, открывавшую крышку помойного ведра, и жестом фокусника вытащил оттуда добычу Брики — окоченевшую мышь, держа ее за хвост.
— Брики притащил ее сегодня утром, и я вытащил мышку у него из зубов. Вы же не хотите, чтобы бедняжка закончила жизнь в мусорной корзине? Думаю, она заслужила красивые похороны.
Обе сестры уставились на мышь. После короткой паузы Эмили спросила:
— А ее можно будет положить в сигарную коробку, как ты говорил?
— Конечно!
— И будут гимны и все остальное?
— Ну да. «Всем живым, большим и малым». Куда уж меньше, — пробормотал Билл. Он оторвал бумажное полотенце, разложил его на комоде и осторожно опустил на него дохлое тельце. Потом тщательно вымыл руки и, вытирая их, повернулся к девочкам.
— Вы что-то сказали?
— Можно похоронить ее прямо сейчас?
— Сначала завтрак. Я умираю с голоду!
Анна сразу же бросилась к столу, отодвинула свой стул и уселась, а Эмили решила на всякий случай еще раз проверить, как дела у Гилберта. Прижавшись носом к стенке аквариума, она водила пальцем по стеклу, повторяя его перемещения. Билл терпеливо ждал. Наконец она подняла голову и посмотрела на него. Взгляды их встретились.
Она сказала:
— Я рада, что он не умер.
— Я тоже рад.
Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ и внезапно стала так похожа на мать, что он, не задумываясь, распахнул объятия и она прижалась к нему. Они крепко обнялись — оба молчали, потому что не нуждались в словах. Он наклонился и поцеловал ее в макушку, а она не отстранилась и не попыталась высвободиться из их первого нерешительного объятия.
— Знаешь, Эмили, — сказал он, — ты очень хорошая девочка.
— Ты тоже хороший, — сказала она, и сердце его исполнилось признательности, потому что каким-то образом с помощью Божьей он ничего не сказал и не сделал неправильно. Он справился. Это было начало. Первый шаг.
Но Эмили на этом не остановилась.
— Ты очень, очень хороший.
В ожидании Рождества
За две недели до Рождества, темным и пронзительно холодным утром Элен Пэрри отвезла своего мужа Джеймса на железнодорожную станцию, как делала ежедневно вот уже двадцать два года, поцеловала его на прощание, посмотрела как он, в черном пальто и шляпе-котелке, прошел через турникет, а потом потихоньку поехала по обледенелой дороге обратно домой.
Проезжая по медленно просыпающейся деревенской улице и дальше через поля, она пыталась собраться с мыслями, но для этого было еще, видимо, слишком рано, потому что они, бессвязные и неподконтрольные, продолжали словно птицы в клетке метаться у нее в голове. В это время года у нее всегда было много дел. Сейчас она перемоет оставшуюся от завтрака посуду, составит список покупок к выходным, напечет сладких пирожков с изюмом и миндалем, возможно, отправит рождественские открытки, купит недостающие подарки и приготовит комнату Вики.
Нет. Внезапно она передумала. Нет смысла готовить комнату Вики, пока та не сообщит, что приедет на Рождество. Вики было девятнадцать. Осенью она нашла себе работу в Лондоне и вместе с двумя девушками сняла небольшую квартирку. Правда, полностью с семьей не порывала: на выходные она обычно являлась домой, порой вместе с друзьями, и всегда с большим мешком грязной одежды, которую заталкивала в материнскую стиральную машину. В ее последний приезд Элен попыталась обсудить с дочерью планы на Рождество, но Вики слегка смутилась, а потом, набравшись смелости, сообщила матери, что собирается отметить его с друзьями. Целой компанией они снимают виллу в Швейцарии и будут кататься на лыжах.
Элен, которую эта новость застигла врасплох, заставила себя скрыть разочарование, однако в глубине души пришла в ужас при мысли о том, что встретит Рождество без своего единственного ребенка. Однако она понимала, что не может приказывать дочери или что-то ей запрещать, — собственно, не может ничего.
Но смириться с этим было непросто. Что если, вернувшись домой, она обнаружит среди утренней почты письмо от Вики? Элен так и видела конверт на коврике перед дверью, надписанный крупным почерком дочери:
«Дорогая мамуля, можете резать упитанного тельца и украшать дом остролистом — Швейцария отменяется, поэтому я справляю Рождество дома с тобой и папой».
Она была настолько уверена, что письмо ее уже ждет, и горела таким желанием его прочесть, что позволила себе немного прибавить скорость. В бледном свете зимнего утра постепенно проступали покрытые льдом канавы у обочин и заиндевелые живые изгороди. Неярко светились окошки коттеджей, на ближайшем холме уже лежал снег. Элен вдруг вспомнила про рождественские гимны, как наяву ощутила аромат елки, только-только внесенной в дом, и внезапно ее сердце — как в детстве — преисполнилось радости и ожидания чуда.
Пятью минутами позже она поставила машину в гараж и через заднюю дверь прошла в дом. После
