— Ладно, а как насчет того, чтобы быть со мной? — Увидев, как он игриво подмигнул, я рассмеялась. — Ну, ты не можешь меня винить за то, что я готов попытаться, — продолжил Юл, хватая мою руку, лежавшую на столе, и переплетая пальцы с моими.
Я немного смущенно улыбнулась и сказала:
— Ты неисправим.
— А ты краснеешь.
Я возвела взгляд к потолку и сказала:
— Поскольку ты молодой и красивый художник, Юл, у тебя, я уверена, большой выбор девушек.
— Ну, видишь ли, мы, покойнички, действительно имеем успех у разных цыпочек. — Он отпустил мою руку и откинулся на спинку стула, глядя на меня весьма нахально. — И раз уж ты так сурово отвергаешь мое внимание, считаю себя вправе признаться, что у меня даже несколько подружек, с которыми я встречаюсь по очереди, просто затем, чтобы не завязалось ничего серьезного.
— И одна из них — та почти неодетая натурщица, которую я видела в твоей студии?
— Вот как раз она — чисто деловая знакомая. В отличие от того, кем могла бы стать для меня ты, если бы ты все-таки дала мне шанс.
Он чуть надул губы, изображая нечто вроде поцелуя.
— Ох, Юл, довольно! — простонала я и хлопнула его по руке.
— Оу! — вскрикнул Юл, потирая ладонь. — Черт, ты не только хорошенькая, у тебя еще и удар что надо!
— Если ты задумал сидеть здесь и издеваться надо мной, то лучше бы тебе встать и поскорее вернуться в тот фантастический морг, в котором вы все живете, — сказала я.
— О-о-о! Она требует, чтобы бедный зомби удалился со стыдом! А что, если у меня есть кое-какие новости?
Я уставилась на него.
— Новости о чем?
— Новости о том, что Винс чахнет по тебе. Что он безутешен. — Теперь Юл говорил совершенно серьезно. — Он теперь не просто в
У меня сжался желудок, и мне пришлось потрудиться, чтобы мой голос зазвучал более или менее уверенно.
— Послушай, Юл, мне искренне жаль… Мне хотелось, чтобы все это могло продолжаться, но после того, как я увидела Шарля, которого принесли домой в мешке для трупов…
Я замолчала.
Юл смотрел на меня с вызовом. И это придало мне сил.
— Я не могу позволить себе влюбиться в Винсента, если это означает, что я должна буду постоянно думать о смерти. Мне хватило и того, что я пережила в прошлом году.
Юл кивнул.
— Я знаю об этом. И мне очень жаль твоих родителей.
Я глубоко вздохнула, и мое полное боли сердце как будто отвердело, когда я заговорила снова:
— Кроме того, не думаю, что вы были со мной откровенны. Я вчера видела Винсента с совершенно потрясающей блондинкой, и держался он с ней очень нежно.
Юл держался так, словно не слышал меня. Перевернув бумажный подносик, лежавший под его чашкой, он достал из кармана рубашки кусочек угля для рисования и начал что-то машинально чертить. Одновременно он заговорил, обращаясь ко мне:
— Винсент просил меня повидаться с тобой. Сам он боится приблизиться к тебе. Он говорит, что не хочет причинять тебе новую боль. Когда ты вчера умчалась из кафе «Ла Палет», он испугался, что ты неверно поняла увиденное. И судя по всему, так оно и есть.
Тут я не выдержала.
— Юл, я видела то, что видела! Чего уж тут непонятного?
Юл смотрел мне в глаза:
— Кэти, ты явно не дурочка, так что мне приходится предположить, что ты невероятно слепа. Женевьева — одна из нас. Она наш старый друг, она нам как сестра. Да, Винсент влюблен, только не в нее!
Сердце застряло у меня в горле.
Довольный тем, что, наконец, добился внимания, Юл сосредоточился на своем рисунке, продолжая при этом говорить:
— Он пытается во всем разобраться. Найти способ как-то все уладить. И просил сказать тебе об этом.
Юл бросил взгляд на меня, потом снова стал смотреть на рисунок.
— Неплохо, — пробормотал он.
И, встав, протянул мне результат своего труда.
На рисунке была я, сидящая в кафе. Я была похожа на Венеру Боттичелли, излучающую безмятежность и естественную любовь.
— Я здесь просто прекрасна, — с благоговением сказала я, переводя взгляд с рисунка на серьезное лицо Юла.
— Но ты действительно прекрасна, — ответил он, наклоняясь ко мне и целуя в лоб, после чего резко развернулся и быстро вышел из кафе.
27
Когда на следующий день после очередной читательской сессии в кафе «Сан-Люк» я вернулась домой, Мами как раз собиралась уходить вместе с каким-то гостем. Большинство ее клиентов — торговцы живописью и музейные хранители — приезжали в рабочие дни и встречались с ней в рабочее время. Так что если кто-то появлялся в выходные, можно было не сомневаться в том, что это — частный коллекционер.
Хорошо одетый мужчина стоял на площадке спиной ко мне, держа большой плоский пакет из коричневой оберточной бумаги и глядя на то, как Мами запирает входную дверь.
— Вы можете вызвать лифт, а картину я сама отнесу наверх, — сказала бабушка в тот момент, когда мужчина повернулся ко мне.
Это был Жан-Батист.
— Ох! — вскрикнула я.
Мгновенно похолодев, я пыталась как-то осмыслить это столкновение двух моих миров: клана умерших, с которым я чуть не завязала слишком тесные отношения, и моей собственной тихой, смертной семьи.
— О, дорогая девочка, я вас напугал! Примите мои извинения.
Голос Жан-Батиста звучал негромко и монотонно, как будто он читал некий свиток. Одет он был так же, как в тот раз, когда я увидела его впервые, — в дорогой костюм с узорным широким галстуком на шее; седые волосы были тщательно напомажены и зачесаны назад над аристократическим лбом.
— Кэти, милая, это мой новый клиент, месье Гримо де ла Ренье. Месье Гримо, это моя внучка Кэти. Ты вернулась очень вовремя, дорогая. Можешь отнести эту картину наверх, в мою студию? Боюсь, она слишком велика, чтобы поместиться в лифте.
Жан-Батист продолжал весело смотреть на меня, пока Мами открывала дверь крошечного лифта. Он приподнял бровь, и я почувствовала, как во мне закипает гнев. Его вторжение в мой мир ощущалось как некое насилие.
Наш лифт, как и во многих парижских жилых домах, был очень тесным. В него едва помещались два человека, стоявшие близко друг к другу, но втиснуть туда третьего или большую картину было уже невозможно.
