Да, Мартин Пфайль вернулся к очагу своему, и к жене, и к детям своим в канун светлого праздника Христова. Возблагодарим же господа за дела его.
Много умилительного было в сей вечер в доме Мартина и Анны, и всякий из гостей, имевший счастье быть там, веселился сердцем, глядя на глубокую радость их.
И чудная тишина наступила в первые мгновения, когда оказались все мы наконец вместе за большим дубовым столом, уставленным кубками с вином, блюдами с жареной дичью, лотками с длинными румяными хлебами и прочей снедью. Горели масляные светильники и ярко озаряли стол, собравшихся и комнату, в то время как за стенами ее бушевала вьюга.
II
Мартин Пфайль был бодр и весел, хотя утомление наложило отпечаток на его лицо.
Он обводил взором присутствующих и ласково улыбался всем, припоминая, кто есть каждый из сидящих с ним, и, видно радуясь, что припоминает верно.
Помню также хорошо, что разговор вначале у нас шел беспорядочно и плавному его течению положил начало лишь вопрос почтенного Генриха Циммермана, который поинтересовался, каких крайних пределов на востоке удалось достигнуть Мартину и другим купцам в их путешествии.
Мартин сказал, что крайним пределом была река Окс, мутная и широкая, дающая влагу обширной стране.
— А что за народы встречали вы на своем долгом пути, любезный Мартин? — спросил еще Генрих.
— Народы встречались нам разные. Среди них были и оседлые, и кочевые, но последних было, кажется, больше. Весьма интересно также, что все кочевники там одного корня, а именно куманы. Такое название дано им греками из Византии. Тех же куманов западные соседи их, киевские, черниговские, рязанские русы, называют половцами. А сами себя куманы именуют кипчаками, благодаря чему и места их обитания известны повсюду как степи кипчакские. Есть у куманов рабы, есть простой народ, а также два верхних сословия. Одно состоит из старейшин, другое — из князей. Старейшины владеют многочисленными стадами скота и рабами и господствуют над отдельными родами куманов.
— А что же князья? — полюбопытствовал вновь Генрих Циммерман.
— Вне рода и князя нет, — отвечал задумчиво Мартин. — Но князья выше простых старейшин. Князь наделяется властью не по избранию, но рождением. И старшие сыновья его наследуют достоинство и власть отца.
Сказав про это, Мартин Пфайль взял с вином кубок серебряный на тонкой ножке и сделал большой глоток.
— Я помню, — сказал он, поставив кубок, — что на обратном пути, на берегу одного из притоков реки, именуемой Дон, мы увидели ряд куманских шатров.
Вечер обозначился на небе, ибо солнце уже садилось. На смену жаркому дню пришла прохлада ночи. Купеческий наш караван, устав за долгий путь, начатый на рассвете, приблизился к реке и остановился. Стали готовиться к ночлегу. Погонщики развьючили коней, верблюдов. Предоставив слугам делать свое дело, я, в сопровождении некоторых моих спутников, направился к шатрам куманов.
Эти легкие жилища степных кочевников стояли тогда полукругом, образуя собою как бы дугу лука, тетивою которого служила река. Трава была свежа и сочна и зеленым ковром расстилалась под ногами. Куманов было много. Иные уже спешились и, оставив коней в стороне, рассаживались на войлоке. Другие еще ездили взад и вперед, обмениваясь восклицаниями и приветствиями.
В центре дуги стоял большой белый шатер, у которого торжественно восседали знатнейшие. Среди них, как потом узнал я, был старший сын хана, владетеля земель на левобережье Дона. Он правил здесь в отсутствие отца, ушедшего в поход на юг, к морю.
Развевались на копьях, воткнутых стоймя в землю, конские хвосты. Они были выкрашены в красный цвет и походили на языки пламени. Лучи заката и блики костров ложились на траву, на шатры, на лица и одежды куманов. Пряный дым от очагов и варившейся на них еды носился в воздухе, но целью сборища, как я понял, было что-то другое, более важное.
Как путешественников и купцов, нас пригласили поближе к белому шатру. Чужестранцы, кто бы они ни были по языку и верованию, гостеприимно встречаются в тех краях.
Один у шатра подал знак, и вперед вышел голый до пояса куман в кожаных штанах. Голова у него была обрита, только на макушке оставался длинный пучок волос, заплетенный в тугую косу, конец которой был замотан за ухо. Куман приблизился к большому трехногому котлу, обтянутому сверху кожей, схватил колотушку и ударил раз, другой, третий.
Котел ожил. Гул пронесся над лугом. Ропот, крики начали стихать. Тогда в ряду знатных встал рослый куман и начал говорить.
За время странствий в степях я много видел и слышал. Я стал разбирать куманскую речь. То же, что было непонятно, мне пояснял наш толмач, простолюдин, бывший ранее конюхом у некоего захудалого рыцаря. Этот человек по имени Ян, или Иоганн, имел прозвище Рыжий, ибо, скажу вам, он и в самом деле был рыж. Он довольно-таки побродил по свету, видел и русские города, был в плену за Доном и даже за Волгой, речь куманов знал хорошо.
Куман у шатра заговорил громко, и все слушали его со вниманием.
— Позор на нашу голову, родичи! — воскликнул он так, что все вздрогнули. — Позор, потому что один из нас нарушил слово. Некто Алак из рода тарх был у русов в плену, и предложили те ему свободу за выкуп. Содержали его достойно, как воина. И Алак, имея стад и рабов много, выкуп обещал. О выкупе, какой он должен быть, сговорились, и русы с него слово взяли. И Алак из рода тарх слово дал и клятву принес. К родичам он вернулся, к стадам и детям. Но, вернувшись, лукавый, о клятве забыл и живет праздно. И год миновал, а выкупа не платит. Оттого меж русов говорить стали, что кипчаки бесчестны, слова не держат…
По лугу среди собравшихся прошел гул.
— Скажу еще раз, — продолжал куман, — от одного позор всем.
Слова его были покрыты криками. Когда шум немного стих, вперед вышел человек. Молча сделал он несколько шагов вперед и молча остановился перед сыном хана. Все замерли. Оказывается, это и был тот самый Алак из рода тарх, о котором шла речь.
— Говорить будешь? — спросил его сын хана.
— Нет, Актай, сын Тугора, хан и сын хана, говорить не буду.
— Виновен?
— Да, сын Тугора, виновен.
Круг опять загудел.
— Русам был тобой скот обещан?
— Да, сын Тугора, я обещал скот.
— Отошлешь им все, что должен за выкуп.
— Хорошо, — Алак наклонил голову.
— И еще столько же скота передашь в наши ханские стада.
— Да будет так, — Алак снова наклонил голову.
— Чтобы вперед не забывал ты данное слово, — усмехнулся сын хана, — и себя и нас не позорил. Кто честь знает — себя знает. Кто себя знает — бога знает. Кто чести не знает — ничего не знает.
Куманы закричали, потрясая копьями и мечами и одобряя тем суд ханского сына. Большой круг распался. На западе солнце опускалось за край земли, и только половина красного его диска еще возвышалась над зеленым бесконечным морем трав. Начиналось пиршество.
В эту минуту из-за пологого холма примчалось несколько всадников. Впереди летел черный как смоль конь. На нем сидела женщина в островерхой шапке, отороченной темным мехом. Когда она проносилась мимо, я в красном сиянии заката успел разглядеть, что она была очень хороша.
Над головой ее, в небе, висела бледная луна.
