Оказалось, что до Феликса совсем рукой подать. Они обошли два квартала, как увидели весьма миниатюрный и приятный глазу дом, чем-то напоминающий совсем уже старинные дома древних-древних времён. На окошках всего дома стояли цветы, были ещё наличники, что создавало атмосферу домашнего уюта. Нерсту было весьма нетрудно догадаться, что они пришли туда, куда нужно, особенно после того, как он чуть не наступил на ногу остановившемуся своему спутнику.
Надькевич тихо свистнул, и вскоре из одного из многочисленных окон высунулась физиономия Феликса, счастливая как никогда. Увидев того, кто его звал, он задумчиво кивнул головой, после чего исчез в своём окошке.
Нерст поспешил спросить полушёпотом:
- Так что же всё-таки произошло сегодня? Почему именно сейчас все здесь так нужны?
- Т-с-с! Не разглашай государственную тайну! Тайные глубины оттого и тайные, покуда держат свою тайну. Увидишь. Поймёшь, - Надькевич был сам на себя не похож в этот момент, когда говорил.
Они вошли к Феликсу совсем не свои. Как-то разом переменившие свои характеры. Феликс скромно кивнул им вперёд – «мол, осваивайтесь», после чего поспешил исчезнуть в известном лишь ему одному направлении. Гостям ничего не оставалось, как войти в квартиру, и начать быстро изучать её взглядом – тут уж они были впервые!
Их взорам предстали небольшие комнаты, украшенные довольно просто, без изысков, но однако те простые вещи. Что тут находились, создавали атмосферу уюта, и однажды войдя сюда, уже вряд ли хотелось куда-то уходить. В ту комнату, куда их послал Феликс, они вошли с особенным вожделением. Она немного выделялась из других комнат, и посему вполне заслуженно заслужила внимание гостей.
В центре неё стоял огромный круглый стол, застеленной весьма красочной скатертью. Как понял чуть позже Нерст, красочной её делали солнечные блики на ней, которые преобразили стол до неузнаваемости. На самом столе уже стояли чашки чая, самовар (особенная вещь, которой гордился Феликс, чего уж тут греха таить), и небольшие салфеточки. Когда Альберт с Морицем стали осматривать комнату дальше, они смогли найти в ней много удивительных вещей.
Так, возле огромного серванта Нерст смог обнаружить фотоаппарат, немного запыливший от времени. Такой обычно носили с собой путешественники. Хм, так может Феликс имеет такую давнюю страсть ко всему неизведанному? Словно в подтверждение своих слов, он и нашёл весьма скудные фотографии, где Феликс изображался в весьма любопытных местах.
Далее ими был обнаружен фонограф, которые ишь недавно стал выпускать в массовое производство Алекс Вингерфельдт. Причём на нём уже была установлена какая-то запись, судя по всему, её слушал хозяин, пока ждал гостей. На полу валялись несколько ярких половиков, а возле окна стояло кресло, на котором лежали газеты. На небольшой полке, прибитой к стене, располагались различные записи для фонографа и небольшая стопка книг. Когда Нерст подошёл, он понял, что всё это книги про автомобилестроение.
Альберт, сделав это открытие, немало удивился, после чего присел в кресло, мельком пробежался по газете, а затем услышал довольный голос Надькевича:
- Ну, а я что говорил? А ты, небось, не верил, что он увлекается автомобилями. Ты бы побывал в его магазине – тебе сразу стало бы ясно, что происходит в мире, пока ты торчишь в своём подземелье.
- Так не специально же я там торчу, - вздохнул только Альберт. – Чем предлагаешь заняться, а, проныра?
- Расскажи что-нибудь! – засияли глаза Морица.
- Что?
- Ну, что-нибудь. Может даже из своей прошлой жизни…
Альберт мысленно вздрогнул при этих словах, в его глазах отразилась боль, но постепенно она ушла вглубь души, оставив место лишь внешним впечатлениям. Подавив в себе эту секундную слабость, которую Мориц даже не успел заметить из-за её скорости, Альберт облокотился о кресло с видом человека, владеющего козырём в своём рукаве. Он слабо улыбнулся, а глаза его выражали загадочность.
- Ну, а что? А почему бы мне, собственно, и не рассказать тебе про это? Тогда слушай.
Надькевич, весьма любопытный ко всему творящемуся в мире, просто замер от удивления и любопытства. Он присел на стул и долго всматривался в бесстрастное лицо своего рассказчика, словно бы собирался найти там новые черты, что должны были затмить все старые.
- Патрон мой, уже бывший, Генри Читтер, весьма бы не одобрил сейчас моих действий. Я могу сказать даже больше – он боялся меня и воспоминаний о прошлом. Это-то то в конце концов вынудило сделать его шаг в пропасть. Но мой рассказ будет не об этом. Скажи-ка мне, что ты знаешь о Золотом времени Америки?
- Каком ещё золотом времени? – не понял Надькевич.
- Уже хорошо, - Нерст щёлкнул языком. – Тебе ещё интереснее будет. Золотое время – эта та эпоха истории, когда началась знаменитая золотая лихорадка, теперь ты понимаешь, о чём я тебе буду говорить? Я не люблю эти воспоминания, особенно разглашать их во всеуслашанье, но для тебя я отберу отдельные фрагменты из своей жизни, которые вряд ли будут больны моему сердцу.
- Это ведь после Аляски у тебя стал такой характер? – спросил с замиранием сердца Надькевич.
- Да, - дрогнул голос Альберта.
После этого Надькевич уже не решился о чём-то спрашивать Альберта, видя в какую задумчивость погрузил своего рассказчика. Нерст был словно в трансе и мысленно витал где-то в облаках, причём его лицо приняло какой-то злобный отблеск торжества, разом сменившийся неземной грустью, как подумал Мориц, по давно минувшим временам. Альберт долго сидел в этой неподвижной позе, потом словно бы пробудился от своей зимней спячки, и посмотрел взглядом философа на своего собеседника:
- Да, именно там изменился мой характер. Впрочем, было бы весьма странным, если бы он этого не сделал. Весёлые люди мгновенно теряли там свой оптимизм и превращались в тряпки, и лишь самые наглые и бессовестные могли выжить в этом круговороте из золота и крови.
Нерст постучал пальцами по столу, ему разом как-то стало неуютно. Он сморщил лицо, словно бы поел лимона, затем быстро обвёл глазами комнату.
- А! Вот что мы сделаем! Давай-ка поставим фонограф проигрывать запись, может, так оно будет гораздо лучше, кто ж знает. Да… так наверное будет лучше…
Надькевич с благоверным ужасом и восхищением следил за действиями этого высокого человека с чёрными, гладкими волосами, у которого вся фигура скорее напоминала о профессиональной деятельности, нежели о каких-то там былых воспоминаниях. У Нерста дрожали руки от волнения, которое он пытался скрыть, ставя проигрывать фонограф. Сделав это, он снова присел в кресло, пытаясь скрыть свою слабость, но Надькевич всё же заметил её:
- Ты в порядке?
- Да… всё как нельзя лучше, приятель. Не надо волноваться.
- Может, я сделал тебе больно, выведя тебя на такой разговор?
- Нет, - твёрдая усмешка мелькнула на потрескавшихся губах Нерста. – Я расскажу тебе всё, как обещал. Мне нечего стыдиться своего прошлого – оно уже прошло, и к тому же, я смог исправить свою главную ошибку, что, несомненно, спасло меня от куда больших прегрешений. Не надо ничего говорить! Сядь и слушай! Но только очень внимательно – дважды я повторять не буду.
Он подмигнул правым глазом, но Надькевич сразу почувствовал какое-то стремление к защите, как будто бы ему что-то угрожало. Вскоре он сам себя убедил, что этот загадочный человек в пенсне вряд ли способен причинить ему что-то дурное. Нерст заложил пальцы в кулак, весь сияя от предстоящего разговора. Сейчас он был похож на Повелителя мира. Только теперь до Морица наконец дошло, зачем Альберт включил фонограф – ведь тот тем самым пытался оградить себя и беседу – чтобы их не застали врасплох и не смогли задать весьма неприятных вопросов ему – Нерсту.
- Ну что, все меры приняты. Теперь я наконец-то могу начать…
И Альберт начал свой печальный рассказ. Из его уст доносились весьма красноречивые фразы и выражения, которые разом соткали Надькевичу удивительный мир, полный загадок и таинственности. Голос Нерста был тихим, никуда не спешащим, но порой он начинал входить в кураж, и тогда мог сорваться чуть ли не до крика, до того хотелось ему произвести впечатление на слушателя. Так Морицу ещё никто ничего не рассказывал. Он почувствовал какую-то сонливость, вызванную именно этим влиянием Нерста,
