молитву:
- Держи, я думаю эти деньги тебе нужнее. Ты их проиграл в тот раз. Я думаю, ты найдёшь им применение лучшее, чем я, - глаза Николаса смотрели слишком наивно, слишком искренне.
Он так и прослыл в обществе чудаком – ибо кто ещё согласится отдавать выигрыши побеждённым… А в карты он играть стал много. Это стало его новой страстью после той злополучной чашечки кофе. Кстати о кофе…
Из кухни квартиры служащего компании доносился аромат хорошо сваренного кофе. Гай, совершенно не понимая, что происходит, поспешил разъяснить для себя полностью эту загадку, и вышел прочь из своей комнатёнки в соседнюю, принадлежащую Николасу. Удивлению не было предела, когда он увидел серба, сидящего за книгами, а на дальнем конце стола нетронутая чашка кофе.
- Ты же вроде решил от него отказаться? – не совсем понял Гай увиденной сцены.
- Разве я изменил себе и своему решению? – удивился Николас, смотря на своего собеседника. Кофе тем временем неумолимо продолжало остывать. Поняв, что валлиец всё равно ничего не понял из случившегося, серб решил поскорее ему всё разъяснить в доступных выражениях: - Дорогой друже, это своеобразный способ избавиться от этой вредной привычки. Вот, послушай: в детстве я читал одного весьма интересного автора. Они писал о том, как надо развивать волю. Тогда на меня произвело просто огромное впечатление. Я даже не смог дать себе в сим отсчёта. Вот и сейчас я пробую некоторые советы из этой книгой. Я научился управлять своими страстями… Я вырабатываю полное отвращение к этой злополучной чашечке, и пройдёт немного времени, и я возненавижу кофе. И тогда научусь обходиться совсем без него.
Гай только пожал плечами.
Однако с некоторыми страстями было весьма трудно бороться – как, например, с той самой злополучной чашечкой кофе, но те были ещё страшнее. Казалось что тут сложного – переплюнуть себя. Но Николас не знал чувства меры в своих увлечениях. Эту привычку он сохранил до конца жизни, стараясь больше применять её во благо, нежели во вред самому же себе.
Этой новой страстью были карточные игры. Он как-то непроизвольно стал в них играть. Всё это пошло с тех самых пор, как он научился играть в бильярд. Дальше всё шло по нарастающей. Затем он стал с той же страстью играть в шахматы, и, наконец, дошёл до вышеупомянутой игры. В чём-то он стал повторять проступки Феликса: поздним вечером он часто посещал заведения специализирующиеся на этих играх, и тогда давал себе полную волю…
Что его подтолкнуло к этому далеко не безвредному увлечению студентов? Неудачи в достижении намеченной цели. Решение той огромной проблемы, которой Николас старался посветить своё время, так и не могло прийти, и он продолжал мучиться иллюзиями, сомнениями, предрассудками. Чтобы как-то избежать этого нервного напряжения, он шёл играть. Ещё и ещё!
Таяли деньги, отложенные на учёбу в дальнейшем. Таяли просто на глазах. И даже деньги, полученные за работу, никак не могли покрыть эту дыру в своём «бюджете». На каникулы, как это и водится, он ездил обратно, в Сербию, к своим родителям, но их черёд выпадал лишь в определённые месяцы – Вингерфельдт никак мириться не хотел с тем, что компания лишается одного из самых действующих его работников, хотя он прекрасно всё понимал. Этими каникулами были летние и зимние. Так весело протёк первый курс, так весело стал начинаться второй.
Николас прошёл через девять экзаменов с блеском, что какое-то время имя этого серба долго не выходило из стен университета. Оно было слышно во всех разговорах и студентов, и преподавателей. С наступлением этого лета, которого серб ждал с ещё большим нетерпением, переписка с родителями обострилась, он приезжал к ним даже на какое-то время погостить. Бесспорно, дом был полон всей радостью по случаю приезда такого высокопоставленного гостя, и ему уделялось всё время. Здесь не так уж много всего поменялось за столь большое отсутствие Николаса в семье. Сам он много рассказывал о Праге, своей работе, просто о людях, оказывающих на него внимание.
Тут-то он и рассказал о своих увлечениях, занятиях, чем не мало обеспокоил своих родителей. Правда Николас, ещё по молодости своей, особо не придавал этому какое-то сильное значение. «Для меня было наивысшим удовольствием сидеть за карточной игрой. Мой отец просто не мог простить мне столь бессмысленную трату времени и денег, в чём я давал себе полную волю. Он вёл примерную жизнь…» - записывал по ходу какие-то мысли в свой дневник Николас. Эта тетрадка была небольшой, в неё помещалось только самое сокровенное, и ещё неизвестно было даже самому сербу, что в ней должно было быть. Он свято верил, что она предназначается для чего-то большего, чем просто ведение записей, поэтому свою обыденную жизнь он не расписывал на страницу, сухо уделяя ей пару строк в суровом академическом стиле. В том же, что касалось философии, книг, мыслей, идей – тот тут количество страниц не играло никакой роли. Ибо именно эти увлечения и составляли основной костяк его второй жизни, явно не имеющей ничего общего с обыденной. Именно эта жизнь впоследствии и проявлялась в компании Вингерфельдта, где он мог дать себе полную волю (естественно, в отсутствие всякой какой бы то ни было учёбы).
После переезда обратно в Прагу завязалась острая переписка с родителями, где Николас много и увлечённо рассказывал о своей работе и занятиях. И ни слова про учёбу. Ей он не отдавал слишком много времени, считая её скорее вспомогательным направлением, нежели главным. С карточной игрой Николас пытался уже неоднократно завязать. Однако, несмотря на то, что он был полон решимости, философия его была слаба. И он всё так же продолжал проигрывать большие суммы денег в карты, а выигрыши раздавал побеждённым.
Отец его просто закидал письмами, полными красноречия и остроумия, в которых указывал ему на то, что надо оставить эту пагубную привычку, иначе хуже будет ему же, Николасу.
- И что же ты ему ответил? – обычно спрашивал Гай, хитро улыбаясь. Он не вмешивался в жизнь своего соседа, полностью предоставляя его самому себе, в чём, наверное, был прав.
- Я могу остановиться, когда мне будет угодно, но стоит ли тратить время на отказ от того, что доставляет мне райское наслаждение?
- Твоё дело. Но мне кажется, твой отец в этот раз абсолютно прав…
Гай не соврал, как это выясниться дальше. А между тем события продолжали принимать всё новые и новые обороты, вовсе и не думая останавливаться. Канитель продолжала раскручиваться, и люди вместе с ней, уносясь в потоке событий вперёд.
После того, как красноречия стала не хватать, пошли больше угрожающие письма, полные какого-то отчаяния, охватившего отца. Денег почти не было. А вечером можно было услышать подобный разговор:
- Нет, ну ты только подумай, кладу, значит, восьмёрку червей, а у него трефовый туз
- Это ещё что! А вот когда я играл! ...
Проиграв одну партию, Николас тут же садился за вторую, чтобы отыграться. Если выиграл, то играли третью, решающую. Проигрывал – садились за ещё одну партию, тоже отыгрываться. Фортуна не всегда улыбалась Николасу, скорее даже посмеивалась над ним. Ей доставляло большое удовольствие вертеть его судьбу в руках во все стороны.
В конце-концов, наступил пик всем событиям, и произошёл случай, который раз и навсегда положил конец всем заблуждениям. И сыграла здесь роль далеко не воля серба.
Из дома на улицу доносится запах ароматного кофе, которое только что заварили. Он ещё горячий, но источает незабываемый запах, что просто хочется его выпить. Гай, меж тем, предложил весьма оригинальный способ с этим кофе. Ему не давало покоя, что кофе уходит впустую, и стоило ему только остыть, а Николасу куда-то отлучиться или зазеваться, как чашка тут же оставалась пустой – проблем с сердцем у Гая не было…
Серб открыл свой заветный чемоданчик, отодвинул книги в сторону и выразительно взглянул на лежащие в пачке ассигнации. Взяв их осторожно в руки, он испугался. Теперь это уже не пачка. А просто несколько бумажек, сложенных вместе. Неужели он истратил все деньги? Надо, надо с собой бороться! – твердил мозг. Но душа упрямо не слушалась. И вечером того же дня Николас забрал эти последние деньги и проиграл…
Дальше пошло ещё страшнее. Он вновь отправился к своим родителям погостить, и тут не решился упустить случая. Мать его, добрая и своенравная женщина, понимала природу людей, и знала, что спасение
