гоним…
— Брось паниковать, Каблучок, доживёшь ты до победы: отправим вот тебя в госпиталь, подлечишься…
Заряжающий снова прикрыл глаза:
— Не надо, лейтенант… Осколок в живот попал… Это — неизлечимо… Я уже чувствую приближение смерти… Небеса послали…
— Каблучок…
— Жене моей сообщите… Хоть и не геройски, но… за Родину… И за… Сталина…
— Ах, чёрт! — вскричал вдруг Василий. — Вы посмотрите: ну куда его несёт? Ну куда?
— Ты о ком? — повернулся к брату Владимир.
— Да о ком же!.. Смотрите, комбат наш прётся куда-то!.. Он что-с ума сошёл?!..
Взоры всех устремились туда, куда указывал Василий. Действительно, короткими перебежками мимо их танка, в сторону эшелонов, двигался майор Чупрынин. Вот он вскочил с земли, пытаясь сделать очередной рывок, но тут взрыв бомбы, разорвавшейся совсем близко, перевернул его в воздухе, словно какую-либо щепку, и мощно бросил его в снежно-земельную кашу. Василий негромко, но злобно ругнувшись, рванулся вон из-под танка и бросился к лежащему без движения комбату. Через несколько минут он приволок недвижимого майора под днище «тридцатьчетвёрки». Фаина наклонилась нал Чупрыниным.
— Что с комбатом? — тяжело и часто дыша, спросил Фаину Василий. — Что он — жив или?…
— Жив, — ответила медсестра, — просто он потерял сознание.
— Вот и хорошо, — скупо улыбнулся Василий, — Вот и хорошо, что майор жив.
— А Каблучок — умер, — негромко сказал Валентин, но его все прекрасно услышали.
Фаина повернулась к Валентину заплаканным и поэтому сейчас совсем некрасивым лицом, обняла его крепко рукой, прижалась к горячей щеке.
— Ох, ребята-ребята, да зачем же на вашу долюшку-судьбинушку участь такая тяжелющая выпала?… Жалкие вы мои… Милые…
«Юнкерсы» не развернулись в полную мощь, не выбросили весь свой смертоносной груз на 29-й танковый и 5-й гвардейский Зимовниковский механизированный корпуса и на эшелоны полевого управления армии. Да и то, что они сбросили, особого вреда не причинило, больших потерь — на удивление! — ни в живой силе, ни в технике не было: отлично подготовились в своё время расчёты частей 6-й зенитно-артиллерийской дивизии, которой командовал гвардии полковник Межинский. Воины- зенитчики повели настолько меткий и плотный огонь, что фашистские самолёты вынуждены были сбрасывать бомбовый груз где попало, а не куда нужно было.
Генерал Ротмистров, когда ему доложили о малых потерях, сначала не поверил в это.
— Выходит, мы отделались лёгким испугом?…
А потом позвонил Межинскому:
— Спасибо вам, гвардии полковник! Вам и всем вашим зенитчикам. Спасибо! Хорошо поработали…
А позже он, Павел Алексеевич Ротмистров, долго сидел над картой, где различными стрелками и пунктирами были обозначены направления движения войск, фронтов и прочее, и прочее. И обстановка сейчас, на это время — надо признать! — была сверхсерьезной. Немецко-фашистские танки и моторизованные соединения, вновь захватив Харьков, мощно теснили войска Юго-Западного фронта в угольном Донбассе, теснили на восток, к Северскому Донцу. Неважное положенно складывалось и с левым крылом Воронежского фронта: войска этого крыла, оставив город Белгород, также отошли за Северский Донец.
Спустя некоторое время, командование Степного военного округа, в состав которого вошла 5-я гвардейская танковая армия, приняло решение передислоцировать её ближе к фронту, в район города Острогожска. Там и продолжалась плановая боевая учёба частей и соединений армии, подготовка к предстоящим операциям военных штабов.
ГРЕХ ПОД ДУЛОМ АВТОМАТА
— Ты знаешь, Васечка, — говорил Митька Клык своему юному сослуживцу, опорожнив очередной стакан самогона, — у меня очень и очень обострённый нюх на всякие гам важные события. Ты мне веришь?
— Верю, — согласно кивал головой Васечка, тоскливо разглядывая своего непосредственного начальника.
— Так вот, сынок безусый, я нюхом шестым чую, что скоро произойдут какие-то великие события. Ве-ли-ки-е!.. Но какие? Какие, я спрашиваю?
Васечка молчал. Молчал потому, что не обладал таким острым нюхом, как Митька. А Клык, наливая из бутыли ещё одну порцию бурачного, продолжал разглагольствовать:
— Я думаю так, что наш фюрер — Адольф Гитлер, в этом году непременно возьмёт Москву златоглавую и всех большевиков-коммунистов, а с ними заодно и жидов-евреев, развешает по столбам, вместо фонарей. А что, я полностью поддерживаю идеи фюрера: всё зло в России и во всём мире— от большевиков! Зачем им надо было делать революцию и из России богатой делать Россию бедную?
Васечка, встретив злобный взгляд Клыка, который ожидал от него ответа, лишь недоуменно пожал плечами:
— Я в таких вопросах не разбираюсь…
— Ну и дурак! И я тебе, как дураку, поясняю: не надо было царя нашего, Николашку, свергать, а если уж свергли, то можно было одной революцией обойтись — февральской!.. А то ещё одну придумали, прости Господи, — Великую Октябрьскую да ещё и социалистическую…
Митька нехотя похрустел огурцом, разжёванную смесь выплюнул под стол.
— А евреев почему я не люблю, так это потому, что это они — суки, жиды потрохатые! — все революции организовывают н делают. Троцкий там, и ему подобные…
— Извините, господин старший полицейский, — робко кашлянул Васечка, — но, по-вашему, выходит, что и Ленин… еврей?
— Ну, я точно не знаю, хотя слух идёт, что нечистых кровей Ульянов жид, а всё-таки, я думаю, есть у него в крови нечто еврейское… Ладно, — Клык строго стукнул кулаком по столу, — хватит рассуждать! Одевайся, к Верце Хомяковой идём.
— Извините, но сегодня ж ведь не к ней очередь идти! — удивился Васечка. — Мы сегодня…
— Заткнись! Много будешь знать, — ощерился Клык, — все зубы повыбиваю! Понял? А если понял, то молча следуй за мной!
И первым шагнул за порог хаты.
Верца Хомякова гостей совершенно не ждала. Особенно таких. И совсем особенно — Клыка! Она растерянно, с заметно начинающим расти испугом, прижавшись спиной к тёплой стене, печки, смотрела на вошедших.
Васечка смущённо отвёл взгляд в сторону. А Митька Клык криво усмехнулся:
— Ты что, своих не узнаёшь?… Ну и ну!..
И по-хозяйски плюхнулся на некрашеную скамейку.
— Ты вот что, Верца, сваргань-ка чего-либо на стол. Жрать особо мы не хотим, так что не очень старайся с закусью, а вот самогончика твоего мы по-тя-нем! С удовольствием!
Хомякова на скорую руку собрала на стол, выставила и бутылку.
— Садись и ты, хозяйка! — скомандовал Клык. — Вот так-то! А теперь — наливай!..
Верца плеснула вонючую и крепчайшую жидкость в два стакана, затравленно взглянула на полицая.
— Чего вылупилась, как курица? — хохотнул он. — Поднимай стакан, женщина, пей! Первой пей!
— Я не могу!.. Не буду я!.. Не могу!.. Отстаньте вы, ради Бога!..
