оторвав рук от головы, лицом вниз, рухнул на землю.
Стрелял Фёдор Полежаев, который в эти минуты был взбешён до безумия.
— Товарищ лейтенант! — хрипел он яростью и жаждой мести. — Они сестру мою… Настеньку… двоюродную… А она позже… повесилась… Вы понимаете, товарищ лейтенант? А? Настеньку они!..
Василий поднял лицо с посиневшими глазницами, строго взглянул на Полежаева.
— Помолчи, Фёдор! Они… братьев моих… тоже убили!.. Володю и Валю…
— Убили?… Откуда вы знаете?
Кошляков кивнул на застреленного им Клыка:
— Он рассказал… Перед смертью…
— Ясно… А мне, товарищ лейтенант, очень сестричку жаль… Лучше бы меня убило!..
Василий промолчал.
— Я к своим забегал, — продолжал Фёдор, — мать расплакалась: говорит, что я жив остался, лишь благодаря её молитвам да тому, что я в Бога верую…
— А почему тогда я до сих пор жив? Я ведь в существование Бога совсем не верю!.. Фёдор, ты действительно веришь в то, что тебе мать сказала?
— Как зам ответить, товарищ лейтенант… Маме я всегда верю. И во всём.
— Это ваше, Фёдор, дело, семейное: можете верить в Бога, можете не верить. Мне всё равно…
— Что же будем делать, товарищ лейтенант?
Кошляков повернул голову, глянул через плечо за реку, на поле, где ещё вспыхивали вовсю зарницы неистового боя, где горели хлеба и чёрный дым беспросветно коптил июльское небо.
— Нам, Фёдор, туда надобно, — вздохнул он, — там сейчас наше место. Вот только экипаж у нас, к сожалению, не укомплектован.
Фёдор вытер пальцами глаза, шмыгнул носом:
— Нам сегодня помогут.
— Кто?
— Отец мой — он тракторист отменный и с танком запросто справится— и Василёк.
— Постон, это не тот парнишка, который мне сегодня помог?
— Да — Его заряжающим поставим, — дело нехитрое.
Кошляков долго молчал, не зная, к какому же решению ему прийти в этом случае, потом махнул рукой.
— Ладно, пусть попробуют, денёк повоюют. Но где. они, Фёдор, помощники наши?
— Сейчас будут: харч в дорогу собирают…
РИСКУЯ СОБОЙ
— Товарищ подполковник! Павел Алексеевич!
Ротмистров нехотя поднял голову с руки, на которую опирался, надел очки и досадливо обернулся. За его спиной стоял адъютант.
— Ах, Василий, это ты? Извини, — задремал немного. Тебе чего?
— Чаю хотите, Павел Алексеевич? Горяченького…
— Чаю? Чаю хочу. А нет ли у тебя к этому божественному напитку чего-нибудь такого… вкусненького… пожевать?
— Найдём, товарищ командующий — Всё в наших руках, всё в наших силах.
— Гм, а чего это ты, товарищ Земсков, как-то загадочно улыбаешься?
— Я? Просто рад за вас, вот и улыбаюсь.
— Это почему же рад?
— У вас аппетит — тьфу, тьфу — не сглазить! — появился, а это значит, что дела в армии пошли на лад.
— Вот как? Да ты, Василий, оказывается, очень наблюдательный человек. Нат Пинкертон против тебя — ничто! Ладно, неси чего-нибудь покушать, будем живот отращивать.
Земсков исчез. А Ротмистров заглянул в свой дневник.
«… Сегодня уже семнадцатое июля. Бегут дни — денёчки, спешат. Сегодня уже и представить страшно, в каком напряжении прошли дни двенадцатого июля, тринадцатого! Просто ужас, что творилось на поле под Прохоровкой! Историкам в будущем работы здесь предстоит — по самое горло. И, кто знает, может, и сравнят эту страшную битву танкистов с битвами под Бородино или на поле Куликовом…
Четырнадцатого и пятнадцатого июля бои на поле также продолжались, но наибольшая их активность наблюдалась лишь па флангах армии. Немцы ещё по инерции тешили себя надеждой прорваться в наш армейский тыл. И не только тешили: на левом фланге танковая дивизия «Райх» да ещё с соединениями 3-го немецкого танкового корпуса мощно ударила — вдоль Северского Донца — по боевым порядкам 2-го гвардейского Тацинского корпуса и, чёрт побери, потеснила наши части. Еле выкрутились гвардейцы из этой катавасии!
Н-да, много крови пролито было за эти дни, много примеров героизма было показано — Вот, например, экипаж младшего лейтенанта Татаричова подбил четыре танка и четыре бронемашины. Хорошо это? Прекрасно! Конечно же, прекрасно!
К вечеру пятнадцатого числа немцы здорово выдохлись, и на всём фронте армии стояло совсем не ожидаемое никем затишье. Даже артогнём они нас не беспокоили. Выдохлись! Выдохлись, сволочи! Перелом наступил! Пе-ре-лом!!! Тогда ночью меня на КГ! генерала армии Ватутина вызвали. Николай Фёдорович меня, можно сказать, очень обрадовал, проинформировав, что немецкое командование, согласно данным разведки, только что приняло решение об отводе 4-й танковой армии и оперативной группы «Кемпф» на рубежи, с которых они начали своё неудачное наступление. Нашу, 5-ю гвардейскую танковую армию, тоже намечалось отвести с передовых позиций — в резерв. Потому что очень остро всплыла необходимость пополнить её личным составом и боевой техникой. И это — радовало! Честное слово — радовало!
Сегодня утром, после короткой, но мощной артиллерийской подготовки, мы снова наступали. Снова было трудно, и продвигались мы вперёд черепашьими шагами. Черепашьими, по-передвигались… Значит, враг пятился… Значит, враг — отступал…»
Земсков принёс покушать и, прежде, чем Павел Алексеевич приступил к трапезе, адъютант получил приказание— подготовить «виллис» командующего к поездке.
… Сражение полыхало и страшно гудело уже далеко за наблюдательным пунктом: гвардейцы, сами обильно истекая кровью, всё дальше и дальше на запад теснили прославленные дивизии ОС. Да, сражение ещё продолжается, но хребет стальной немецкой армады уже основательно надломлен и итог этого жуткого и крупнейшего танкового поединка, кажется, предрешён…
«Виллис» быстро мчался в сторону Берегового. Не доезжая до села километра два, Ротмистров приказал шофёру остановиться. И вот почему он это сделал: Павел Алексеевич увидел не совсем обычную картину — слева от дороги стоял подбитый советский танк. Ходовая часть его была искорёжена, ствол пушки, словно подпиленный сверху, уныло смотрел своим окончанием в покрытую пеплом землю. Но не вид танка заинтересовал и удивил командующего армией. Он был поражён, увидев на башне пожилого, одетого в гражданскую одежду мужчину и мальчугана лет десяти-одиннадцати.
— Здравствуйте! — поздоровался Ротмистров. — Я прошу прощения, но… мне интересно, почему это вы на танк забрались? Зачем? С чьего позволения?
— Мы по делу! — ответил мальчишка, лукаво прищурив глаз.
— По какому такому делу? Машина — военная, вы…
Тогда вмешался пожилой мужчина.
— Извините, товарищ генерал, но мы — экипаж этого танка.
— Как это — экипаж? — ещё больше изумился Ротмистров.
— А так! Временный экипаж, только на сегодняшний день. Василёк вот — он заряжающий. А я — за водителя.
