пропорциональную долю добычи. Пять из двух сотен, шестьдесят из ста тысяч… Несколько разных стрел в одном вражеском трупе означало фактический ноль для каждого лучника, и выражение «добавлю тебе стрел» означало наивысшую форму ненависти из всех возможных…
Греки выстроились не так, как обычно, — их строй был одинаково прочен и на флангах, и в центре.
Теперь они начнут осыпать слонов огненными стрелами, как будто слоны боятся огня больше, чем люди. Смешные! Кожа слона не поддается даже удару меча, так что ей эти смешные горящие свечи! Хасан протрубил атаку: «Все за мной!» Слоны забыли о погонщиках и сплотились в клин. Оборона греков была пробита, и фаланга потеряла свой смысл. Единые и монолитные с фронта, греки ничего не могли противопоставить боковому удару. Лучники в плетеных башнях знали свою работу. Всадники в богатых доспехах и шлемах с причудливыми перьями падали замертво от свистящих персидских стрел, а их кони храпели и в ужасе поворачивали вспять. Греки, замыкавшие пеший строй с тыла, надеялись, что до них дело не дойдет. Они не были готовы к противостоянию, а всего лишь поддавливали своими телами обреченных бойцов первых линий, потому и удлиненные железные бивни персидских слонов, и стрелы лучников были для них громом среди ясного неба…
Хасан не помнил, как вышел из боя. Просто он вдруг почувствовал, что на его загривке и спине не осталось никого живого. Спина и шея стали горячими от крови, льющейся из корзины и стрелковой башни, и слон утратил интерес к происходящему. Ему, Хасану, эта битва была ни к чему, как и десятки других сражений на его памяти. Он побрел в сторону реки, потому что очень хотелось пить. Когда его догнал чужой человек на белом жеребце, Хасан не испытал ни страха, ни удивления. Мужчина спрыгнул на землю, встал перед слоном и вдруг ласково позвал по-персидски:
— Фил, фил!
Он вытащил из сумы вкусную лепешку и протянул слону, ласково приговаривая что-то по- гречески.
Хасан чуть не заплакал. Он с детства не слышал ничего похожего. Добрый слон очень устал от военной злобы и ругани, ему надоело топтать и крушить врагов. Хасану хотелось покоя. Он позволил говорливому греку сбросить с себя броню, корзину и плетеную башню с трупами, обмыть свое разгоряченное тело в голубоватой мелкой речке и увести подальше от запаха крови, истошных воплей, ржания и железного лязга. Когда звон битвы затих за пологими холмами, Хасан погрузился в приятную дрему. Равномерная ходьба по равнине убаюкивала. Боевой слон царя Дария шел в давно забытую мирную жизнь. Ему предстояло выучить греческие слова и таскать огромную телегу с мраморными глыбами для человека по имени Полифеб. Хасан мог часами смотреть, как упрямые руки мастера высвобождают из кусков камня людей, спрятанных туда неведомой силой. Освобожденные люди оставались неподвижными, но очень красивыми, похожими на других, живых, которых Полифеб ставил перед собой и разглядывал все время, пока длилось таинство.
Хасан много думал. Он понял, что Полифеб не догадывается освободить бывшим узникам глыб ноги, и потому они продолжают хранить безжизненную неподвижность. Однажды слон не выдержал, подошел к очередной скульптуре, обвил хоботом ее ногу, прилипшую к каменной основе, и с силой потянул. Раздался хруст, и красивая человеческая фигурка без ступни повисла в воздухе, оставаясь холодной и бездыханной. Девушка, на которую часами смотрел мастер, решила, что слон проделает то же и с нею, и с громким визгом бросилась бежать, не надевая одежды. Полифеб долго смеялся, утирая слезы, а потом серьезно посмотрел на Хасана:
— Впервые вижу такого разборчивого и утонченного слона! Мне тоже были не по душе пропорции ее тела, ты прав. Но больше так не делай, хорошо? Статуя сгодилась бы кому-нибудь менее искушенному, чем мы с тобой. Пойдем-ка, выберем белоснежную глыбу паросского мрамора, чистую, как горный снег. Оракул вчера шепнул мне, что сама Селена готова мне позировать для изваяния в собственном храме! Богиня слишком занята, поэтому нам с тобой придется сделать все сперва в гипсе, причем очень-очень быстро, представляешь, мудрый Хасан?
Оракул велел установить в храме Селены три зеркала из полированной бронзы и ждать. Хасан принес неподъемные зеркала в храм, а Полифеб тщательно сориентировал их по звездам. Богиня явилась Полифебу в безлунную тихую ночь. Она была в плаще с застежкой на левом плече, а на лбу ее красовался обруч с круглым камнем. Полифеб учтиво приветствовал ослепительную красавицу, но она прервала его торжественную речь и сказала, чтобы он приступал. Все было готово заранее — гипс, приборы рисования и измерения, плошки с бездымным маслом и бронзовыми отражателями. Мастер спросил богиню, в каком одеянии ей будет угодно предстать в мраморе, а она вместо ответа нажала застежку на плече, и плащ упал к ее ногам. Никогда еще ни Хасан, ни сам великий Полифеб не созерцали столь совершенного тела. Скульптор вышел, наконец, из оцепенения, и начал поспешно делать наброски и лепить, лепить, лепить. Богиня терпеливо позировала, расспрашивая Полифеба о его жизни, об искусстве, о людях и местных нравах. Когда она заметила Хасана, серой горой возвышавшегося в темноте за жертвенником, то велела и ему приблизиться.
— Ах, какой красивый слон! Ты, верно, многое повидал, Хасан? Откуда ты пришел, малыш?
Полифеб нисколько не удивился тому, что богиня заговорила со слоном — ведь он сам частенько разговаривал с Хасаном. Гораздо удивительнее было то, что Хасан стал подробно отвечать госпоже, а Полифеб понял все от первою до последнего слова, хотя богиня общалась со слоном по-персидски. В храме стало жарко — ночи в августе не приносят прохлады, а десятки светильников перегревали неподвижный воздух, превращая святилище Мены в термы. Полифебу очень хотелось снять хитон, но он не смел этого сделать, боясь оскорбить божественное величие: детородный орган мастера возбудился до предела и оставался в этом состоянии с того самого мгновения, когда Селена обнажила свои восхитительные…
— Все, хватит! — Витька в ярости вскочил на ноги. — Эта слоновья болтовня переходит все границы!
Хасан вздрогнул и проснулся. На глазах исчезали последние бледные звезды, над речной поймой вовсю цвел оранжевый рассвет, а птичий гам заполнил все пространство между небом и землей.
— Что? Что случилось? — в недоумении пробормотал Хасан, переводя взгляд с рассерженного Витьки на остальных танкистов, продолжавших сидеть рядком, поджав ноги по-турецки.
— А ты в курсе, уважаемый и мудрый Хранитель, что разговариваешь во сне? За тобой если записывать, то «Тысяча и одна ночь» померкнет, почтенный Хасан! — с легкой завистью сказал Александр Степанович Ковалев. — Витя, хватит дуться. Ну, красивая у тебя Селенка, видная, так что теперь, на слонов бросаться? Давайте к делу. Если уж поспать не удалось, то хоть позавтракаем. Я правильно рассуждаю, Хранитель Хасан?
Шеф, известный своей способностью моментально ухватывать суть проблемы и делать гениальные обобщения, был на высоте. Слушая доклад Вальтера о кругах флажков на картах, он сиял, перебирая листки аналитической справки.
— Кольца Крауса — Неринга, вот как мы назовем это открытие! Вы только подумайте, сколько активных зон мы открыли, научившись всего-навсего слушать и слышать! — Карл Штайер сдвинул штору, закрывавшую большую карту мира. — До сих пор мы с уверенностью могли назвать пять, ну, шесть!
Указка шефа «Аненэрбе» стремительно очеркнула хорошо известные присутствующим точки, задержавшись на устье Амазонки немного дольше.
— По старым зонам совпадение с вашей теорией — сто процентов из ста возможных. Теперь перед нами универсальный ключ к поиску новых возможностей. Я бы предложил, дружище Вальтер, провести качественный анализ слухов. Убежден, что однотипные стратегически важные переходы должны иметь легенды с похожим сюжетом. На худой конец, какие-то одинаковые детали. Какие-то ключевые события, слова, персонажи, что-то в этом роде. Осмелюсь предположить, что в этих легендах есть что-то связанное с внезапными исчезновениями героев и возвращениями из сказочных земель. Примерно так, старина. Передай эту мысль своему начальнику, вместе с наилучшими отзывами о работе его подразделения. Кстати, как он?
Вильгельм Мозер, добродушно улыбавшийся в одном из трех кресел вокруг круглого столика, едва заметно напрягся. Стекла его круглых очков сверкнули и тотчас погасли.
— Полковник Неринг?
