— Давай покажем? — Колька дотронулся до Димкиного портфеля.
Ребята остановились. Димка с готовностью открыл портфель и с торжествующим видом показал Славке увесистую тетрадь.
— Журнал? — изумился Славка.
— Ага! — ухмыльнулся Колька.
— Кто же это его?
— Я, — тихо признался Димка, чем поверг Славку в еще большее удивление.
— Он, он, — подтвердил Колька, отдавая дань восхищения другу.
— Димка, ты? — недоверчиво переспросил Славка. — Но зачем?
— Кольке надо пропуски прикрыть, — сверкнув улыбкой, пояснил Димка, а Колька опять произнес свое многозначительное «ага».
— Слушайте, это же здорово! — вдруг оживился Славка. — Теперь Елене наверняка нагоняй будет, ведь ее журнал пропал. Ну, ты, Димка, даешь! — протянул он нараспев и одобряюще похлопал Димку по плечу.
Димка чувствовал себя героем: наконец-то он заслужил признание, утвердился в глазах ребят. Его распирало, хотелось сделать еще что-то значительное, навсегда перестать быть пришибленным. «Шкилетом» — вечным объектом для издевок и шуток.
— Это еще что, — пренебрежительно отозвался Димка. — Мелочи жизни. Просто раньше не хотел я. Понятно? Нет, Димка не ущербный, как это некоторые полагают, — почти с вызовом произнес он.
Славка удивленно вскинул на него глаза: таким видеть Димку ему не приходилось, и он решил остудить его пыл:
— Ну, не задавайся, не задавайся. Можно подумать, подвиг Геракла совершил. Тогда не забывай: тебе еще одиннадцать осталось, — насмешливо бросил он.
Димка просто задохнулся от обиды и уже, не слушая ничего, выпалил:
— Можно и одиннадцать, можно… Да я… я… еще и не то могу… — Оборвав себя на полуслове, он быстро зашагал вперед…
— Располагайтесь. Я не при галстуке, извините. Рад видеть у себя молодых людей, даже если они из милиции.
Он усадил гостей на диван, сам сел в кресло, поджал ноги и совсем утонул в нем — маленький седой человечек в ярком халате. Видны были лишь прозрачные уши да поразительно длинные пальцы, искусству которых когда-то рукоплескал мир.
— Меня давно уже посещают только мои ровесники. Между тем трагедия старости не в близости смерти, а в потере связи с молодым поколением. Так, чем могу? Простите, кажется, задавать вопросы — прерогатива вашего ведомства?
— Мы к вам с просьбой, Илья Евгеньевич. — Туйчиев вынул из портфеля портативный магнитофон, осторожно поставил его на угол заваленного нотами столика. — Послушайте, пожалуйста.
— Все? — удивился старый профессор, когда после нескольких музыкальных тактов магнитофон умолк.
— Увы, — вздохнул Соснин. — Повторить.
— Сделайте милость.
Илья Евгеньевич, наклонив голову набок, снова прослушал запись. Потом еще два раза.
— Стоп! Хватит. — Он забарабанил пальцами по креслу. — Итак. Что это по-вашему? Ах, пардон, — спохватился хозяин. — Я опять начинаю задавать вопросы. Профессиональная болезнь педагога. Сегодня ведь я сдаю экзамен. Не так ли?
Туйчиев виновато развел руками.
— Извольте. Это вторая часть симфонии № 45 фа-диез-минор Гайдна.
— Здорово! — восхитился Соснин. — Если бы еще… Как насчет исполнителей?
— Это сложнее. — Старый профессор подумал немного. — Пожалуй, несколько самонадеянно, ибо в записи есть дефект, но, по всей вероятности, Большой симфонический оркестр Берлинского радио. Симфония записана на пластинку, у нас ее продавали. Да! Могущественная и безбрежная музыка! Вот чем следует наслаждаться, вот что надо впитывать в себя. Ее называют «Прощальной симфонией». А исполняют ее при свечах. В последней части симфонии музыканты один за другим гасят свои свечи и тихо удаляются, заканчивает ее дуэт скрипок.
— Давайте погадаем вместе, Илья Евгеньевич, — предложил Арслан. — Как вы думаете, что можно сказать о человеке, которому нравится это произведение?
— Только одно: это человек высокой музыкальной культуры.
— Интеллигент?
— Упаси меня бог утверждать это! — возразил профессор. — Здесь легко можно впасть в ошибку. Знаете, кто любимый композитор у вахтера нашей консерватории? Глюк! Кстати, мой тоже, — тихо добавил он. — Сейчас будем пить кофе. Мне привезли из Бразилии.
— Спасибо большое, вы нам очень помогли. Мы оставляем за собой возможность прийти к вам в следующий раз. Просто так, без дела. На кофе. А сейчас извините, дела…
Садясь в машину, Арслан, усмехнувшись, спросил:
— Как ты считаешь, мы с тобой обладаем высокой музыкальной культурой?
— А что? Если не тот уровень, то освободят от этого дела?
— Не думаю, — рассмеялся Арслан. — Придется, видимо, повышать.
— Ну вот, — заворчал Соснин, — еще музыкантом я не был. Кажется, все уже искать приходилось: и преступников, и свидетелей, и ножи, и топоры, а теперь вот симфониями заниматься буду. «Фа-диез- минор…» — передразнил он. — Тьфу, язык сломаешь. — Он откинулся на спинку сидения и отвернулся от Туйчиева.
— Искать придется не симфонию, а пластинку, — уточнил Арслан. — Ведь ты слышал, что сказал профессор: у нее есть дефект.
— Дефект! — буркнул Николай. — А сколько у нас в городе вообще пластинок имеется, об этом ты подумал?
— Думаю, много. Но ты же любишь масштабность.
— Это точно, — рассмеялся Соснин. — Ловишь на слабостях?
— Если честно, то без тебя мне пришлось бы туго…
— Ну ладно уж, — смущенный признанием друга, остановил его Николай.
Димка чувствовал: необходимо сказать что-то очень важное, всего несколько слов, их надо только найти и все будет хорошо, но насмешливые взгляды, которые Жанна время от времени бросала на него, лишали его уверенности. С каждым шагом Димка все больше оттягивал разговор и, как все робкие люди, пытался уверить себя, что он это сделает потом, чуть позже, или еще лучше — завтра.
Когда час назад они случайно встретились в сквере и Жанна, приветливо поздоровавшись, предложила побродить, он подумал, что ослышался, настолько неожиданно прозвучало для него это приглашение. Сердце учащенно застучало где-то чуть не у горла: сколько раз он представлял себя гуляющим с этой невысокой светловолосой девушкой, хотя прекрасно понимал, что воображение заводит его слишком далеко. Разве может он понравиться Жанне? Высокий, худой, нескладный, с редкими рыжеватыми волосами, в очках, толстые стекла которых делали его взгляд каким-то приниженным. А уши? Недаром одним из ранних его прозвищ было «Лопух». Вообще если бы объявили по школе конкурс на количество прозвищ, то первое место ему было бы обеспечено. Его рыжие кудри воодушевляли дворовых ребят на сочинение двустиший про рыжих и конопатых. Когда в шестом классе он увлекся транзисторными приемниками, то сразу стал «Локатором», в седьмом классе он вынужден был надеть очки и превратился в «Очкарика». Потом последовательно становился «Антенной», просто «Длинным», «Дохлым», «Дохликом» (так называли его девочки) и, наконец, «Шкилетом». Это последнее прозвище прикипело к нему, как смола, он и не заметил, как начал отзываться на него.
Однажды на уроке черчения Константин Гаврилович сделал замечание Хрулеву, чтобы он не вертелся.
