– Жаловались больше всех – вот и получили!
Возникла неловкая пауза, из которой надо было как-то выходить. К. Паникарский спросил:
– А кто там у них зачинщик этой групповщины? – И, взяв бумаги, стал листать.– Так, Бурба... Одна жалоба, другая... Да я бы, честно говоря, и сам ей квартиру не дал. Вы ж смотрите: столько жалоб – и, наверное, в рабочее время ведь писала. Не дал бы, нет.
– Совершенно верно, Константин Иванович,– согласился директор.– Рано мы этим четверым дали квартиры. Мы их еще не довоспитали. Надо было довоспитать в общежитиях, понимаете. В общежитиях их довоспитать...
Борисов же и заключил разговор:
– Чтобы некоторые тут товарищи поняли, какое в коллективе отношение к этой четверке, мы соберем завтра общее собрание. Люди выскажутся.
...Вечер этого дня был самым трудным. Ясно, что собрание было задумано заранее: дать отповедь четырем «жалобщикам». Мне очень хотелось хоть как-то успокоить Ситникову, Шиманскую, Тихую, Бурбу – все четверо были растеряны. Наверное, надо было бы сказать им, что отстаивать свои жизненные позиции, свое мнение, свои интересы, что критиковать заблуждения или ошибки администрации или дирекции не только законное право каждого, но иногда – и обязанность. Ибо это и есть активная жизненная и гражданская позиции, которые всегда ценились высоко – и в подчиненных, и в руководителях, независимо от рангов и званий. И еще надо было бы сказать им, что все будет в порядке, что просто постучались мы пока не в ту дверь. Но ничего этого сказать я им не мог, потому что слова, не подкрепленные жизнью, тают в воздухе и обращаются в прах, не достигнув ни ума, ни сердца.
Расстроенным и даже виноватым выглядел Богатырь.
– Вы же понимаете,– говорил он женщинам,– профсоюзы не могут приказывать институту, кому какую квартиру давать... Я одно только вам могу обещать: впредь ничего подобного в вашем институте не повторится. Впрочем, вам-то от этого не легче, я понимаю...
– Легче,– заговорили все четверо сразу.– Легче. Не в квартирах же в конце концов дело. Люди должны знать, что правду можно и нужно отстаивать. Если подобное не повторится, нам будет легче...
Мне хотелось довести дело до конца и из-за Богатыря тоже. Молодой, недавний комсомольский работник, он близко к сердцу принял все случившееся. Отложив на время свои профсоюзные дела, он сопровождал меня всюду и каждые полчаса при этом звонил домой, волновался, как там жена, она должна вот-вот родить... У него подрастала дочь, и теперь он ждал сына.
История подошла к своему логическому концу. Удивительно, но факт: принципиальному человеку понадобилось менее получаса, чтобы разобраться во всех деталях этой затянувшейся истории, в которую оказалось втянуто уже много учреждений и организаций.
Мы сидели в кабинете заведующего промышленным отделом Киевского городского комитета партии В. Кочерги. Виталий Николаевич устало, из-под очков, посмотрел на Мясникова и Лабазова: «Так, прошу вас, в чем там у вас дело?»
Мясников начал гладко, без запинки: «Первые обязательства перед всеми четырьмя мы выполнили, они жили у нас в благоустроенном общежитии. Теперь мы им улучшили жилье, квартиры, конечно, не очень... но мы их поселяем временно...»
– Подождите-подождите,– прервал Кочерга,– насчет первых обязательств тут все, вероятно, равны? Так, значит, оставим это. Теперь – почему «временно»? Они снялись с квартирного учета? Да? Вот видите, значит, они получили постоянное жилье, это уже на всю жизнь. А те, так называемые семейные, они с квартучета сняты? Нет? А вот они, раз не сняты, они-то как раз получают «временное» жилье. Что же вы все с ног на голову ставите?
Кочерга попросил список тех, кто получает жилье в доме. Он расстелил на столе огромный лист бумаги, облокотился на стол, с карандашом в руках, цепко окинул все, словно карту генеральных сражений, и на несколько секунд погрузился в раздумья.
– Так.. Ситникова когда к вам пришла на работу? А в направлении что было указано: «жилплощадь» или «общежитие»? Жилплощадь? Значит, вы, дорогие товарищи, обязаны были дать ей квартиру еще в том доме, еще в 1974 году. А сейчас она должна стоять первой, вот здесь. У Бурбы справка о болезни есть? Так, она должнастоять вот здесь, рядом с Ситниковой.
...В один миг все четверо оказались в начале списка. Совершенно не меняя голоса, спокойно, невозмутимо Кочерга продолжал:
– Почему эти четверо оказались в самых плохих квартирах? Молчите? Хотите, я вам сам скажу, попросту, по-рабоче-крестьянски? Сегодня, сейчас возвращайтесь к себе и перетряхивайте весь список. Вечером собирайте расширенный местком и решайте вопрос заново. Но так решайте, чтобы нам к этому больше не возвращаться.
Представители института сидели ошеломленные.
– Но сегодня... уже нет времени... И главное, мы все ордера выдали.
– Меня это не волнует. Сами заварили это дело, а теперь тут условия ставите.
– Но у нас сегодня открытое собрание.
– По какому поводу?
– По этому самому. Пусть народ решает, мы хотели как... демократичнее, что ли.
– Демократичнее надо было, когда квартиры распределяли, а сейчас люди в зал придут с ордерами на руках, многим завтра путевки просить, те же квартиры, премии получать, что же, они критиковать вас будут, что ли? Никакого собрания, хотите самосуд четверым устроить? Расширенный местком, все.
Кочерга повернулся ко мне:
– Правильно, как считаете?
– Правильно,– сказал я,– вчера, когда девушки узнали о собрании, с Тихой обморок случился,– упала, лицо разбила.
А все-таки собрание было проведено. Дирекция решила не упускать свой шанс, все готово было к собранию, и даже подключен был скрытый от глаз магнитофон.
Первым вышел к микрофону Ю. Шевченко, начальник архитектурно-строительного отдела № 2:
– Мы должны быть благодарны дирекции, парторганизации и местному комитету за то, что жилья получаем много и все вопросы решаются оперативно и справедливо. Но вот находятся у нас такие, которые всем недовольны. Бурба больна? А обивать пороги, жаловаться у нее здоровья хватает? Я согласен с решением местного комитета.
Готов я был к подобному собранию, и все-таки стало не по себе, страшновато стало за этих четверых. Я оглянулся, они сидели в середине зала бледные и спокойные.
Н. Марушевский, старший инженер:
– А вот я обратился к товарищу Борисову... к товарищу директору, так он меня выслушал, и я не верю, что он с этими четверыми поступил неправильно.
В. Мелесик (совсем юный, можно сказать, инженер, пришел в «Гипрохиммаш» несколько месяцев назад. Перед собранием он попросил показать, кто эти четверо, «хоть в лицо их увидеть»):
– Тут говорили о их наградах, о том, что они ударники. А может быть, им эти звания не стоило давать? Надо еще разобраться, заслужили они их или нет.
В. Беляев, начальник отдела:
– Они ослеплены своим эгоцентризмом...
Сценарий нарушился неожиданно.
На трибуну вышла женщина в красненьком платочке, в длинной юбке. Она подошла к микрофону, посмотрела в зал и вдруг... разрыдалась. Собрание было несколько растеряно, Лабазов попытался ее успокоить.
– Моя фамилия Кришталь,– сказала наконец она сквозь слезы.– Надежда Кришталь. Я не умею так красиво говорить, как товарищ Шевченко. Я о себе скажу. У меня на руках был грудной, месячный ребенок, и я в течение трех недель каждый день ходила в институт, чтобы встать на квартирный учет. Каждый раз руководители пересылали меня друг к другу. Только когда обратилась в горсовпроф, меня наконец поставили на учет, оформили это в институте задним числом. Вот так у нас решают вопросы.
