крикнул:
— Как тебя звать?!
— Мария! Я найду тебя!
Несколько дней и ночей восторженность кружила ему голову. Несколько дней и ночей он был рассеянно-кроток, мечтателен. Космос с его глубинами был ничто в сравнении с возникшим чувством к одному-единственному на земле человеку. И она была благодарно покорна, признавая плен чувств, откликаясь на его состояние и нежно, и обещающе. Хотя и виделись они друг с другом всего-то четыре раза, боясь прикоснуться локтями и вожделенно сдерживая взаимный порыв. Дети своего времени, они были научены ждать, подавляя в себе вулканические вспышки чувства.
И тут произошло событие, всколыхнувшее не только десятый мегаполис, но и все ОРП, изменившее жизнь тысяч молодых людей. Причем, драма разыгралась как раз в Центре воспитания, с которым Александр мысленно уже прощался.
Некто Симон был тоже близок к выпуску, потому что имел договоренность о браке с одной из девушек. Их взаимоотношения мало кого занимали, однако с каждым днем поведение Симона становилось все более странным, все более броским. Он часами просиживал у корта, пока на нем играла избранница его сердца. Он искал нечаянного случая, чтобы улыбнуться ей или приветственно помахать рукою. Был он замечен и ночью недалеко or коттеджа, в котором жила она. Стали шептаться, пошли насмешки и сплетни, девушку начали игнорировать.
Сначала она благосклонно относилась к нескрываемому ухаживанию Симона: ее ответные взгляды были полны тайного смысла, понятного лишь им двоим. Но чем больше возмущались сверстницы, тем холоднее и презрительнее становилась и она к Симону. Скандальной молвы ей не хотелось.
Наконец, вмешалась администрация Центра и указала влюбленному на его вызывающее поведение, на слишком романтический и безрассудочный характер его действий. Не преминули ловко пустить слушок, будто Симон скоро получит отказ от своей избранницы, дескать, она устала от домогательств пылкого и чувственного мужлана.
Администрация столь привыкла к послушанию питомцев Центра, что уже и забыла о дьявольски- беспощадной силе естественных чувств. И трагедия случилась. Симон проник в коттедж, тяжелым металлическим рычагом, взятым в мастерских, пробил головы троим его обитательницам. Две жертвы так и остались в своих постелях, а труп возлюбленной Симон оттащил в ближайший кустарник. По следам нашли место их последнего свидания. Симон бережно обнимал мертвую за шею и с тщательной аккуратностью, свойственной только помешанным, гладил ее окровавленные волосы. Взгляд Симона выражал горестное блаженство.
Подобных преступлений в ОРП давно не знали. Общество содрогнулось от жестокости, какой уж раз убедившись в пагубности необузданных чувств. От властей требовали предать Симона самой мучительной казни. Нашлись пытливые умы, предложившие свои способы адски-медленного умерщвления преступника, однако разгул изощренной мстительности мгновенно спал, когда выяснилось: возлюбленная Симона была беременна и ее партнер страдал вовсе не по романтическим причинам. Теперь посрамлению подвергли и жертву. Ее порочное поведение навело многих на мысль: а так ли уж все благопристойно в Центрах воспитания, как об этом гласят официально? Нет ли еще случаев разгула низменных страстей? Первыми, конечно, обследовали всех девушек из десятого мегаполиса, и, увы, шесть из них не были невинными. И в других Центрах воспитания выявили подобных особ, не слишком ценивших собственную честь.
Возмущение росло. Коль порядка нет в Центрах воспитания, то чего ждать от молодежи в будущем? Опасные умонастроения следовало пресечь чем-то серьезным.
Уже став Главным Организатором, познав всю тяжесть государственной власти, Методист долго размышлял над событиями той поры. Так ли стихийно вышли тысячи девушек на улицы требовать закона о нравственности? Не слишком ли быстро они организовались в подразделения, прониклись ритмом бравурных маршей?
Движение девушек было тут же подано в качестве ярчайшего примера продолжения борьбы за торжество разумного в самых тонких сферах бытия, в той интимной сфере, где контролировать порядок не удавалось еще ни одному обществу.
Десятки тысяч девушек шумели на улицах и площадях. Они маршировали столь синхронно, что можно было засомневаться: не механические ли это создания, управляемые на расстоянии радиосигналом? Однообразно-убогими были их лозунги: “Не хотим гибнуть из-за чувств!”, “Не надо такой любви!”, “Не надо никаких чувств!”, “Берегитесь — рядом Симон!”
Александр долго не видел Марию, но скучать опасался. Узнав, что Мария подчинила себе чуть ли не две тысячи марширующих, он и обрадовался ее выдвижению, и почему-то ощутил брезгливость к ее неуемной властности.
У движения девушек подозрительно быстро появились свои идеологи. Как ни странно, в основном это были мужчины с военной выправкой, с крутыми подбородками, умеющие говорить и убеждать.
“Общество сбережет ваше будущее! — простирал руку очередной оратор, знающий психологию девушек-новобранцев. — Ваше возмущение — это боль всего общества! Мы достигли такого развития, когда естественно отмирают инстинкты плоти и прихоти тела! Но многим развращенным дикарям это не нравится! Они хотят осквернить вас, сделать жертвами своих низких страстей! Хотите ли вы этого?!”
“Нет! — ревела толпа. — Мы не хотим погибать из-за глупых чувств!”
“И общество не хочет этого! Вы — будущее общества! Вы должны быть полноценными и чистыми! Вам нужен закон! Вашу чистоту должен охранять закон! Итак, дайте нам закон! Дайте!”
Движение охватило все ОРП. В Высший Совет посыпались сотни проектов нового закона о нравственности. Шли вопросы: почему молчит государство, что думают законодатели? Но Совет не спешил обуздать беснующихся. Всякое преждевременное, не до конца выстраданное достижение умаляет меру благодарности за него. У любой борьбы должны быть преграды, иначе теряется смысл победы. В столице ждали…
И лишь когда всеобщее умопомрачение достигло критического накала — в шестом мегаполисе утопили троих мужчин, внешне похожих на Симона, а в двадцатом свергли администрацию, объявив какую-то старую деву Матерью полиса, — лишь тогда бывший Главный Организатор появился на экранах телевизоров. Покачав укоризненно головой, продемонстрировав всю вынужденность своего обращения к народу, он со вздохом сказал: “Что ж, наши прекрасные девушки, кажется, добились победы. Нужен закон, охраняющий их жизнь. У нас составлен предварительный проект, его сейчас зачитают, а через неделю, обсудив проект, примем и столь долгожданный, с трудом завоеванный закон, у которого, признаюсь, было много противников…”
Диктор огласил текст проекта, и Александр понял, что Мария теперь вряд ли станет его женой. Главный пункт закона пресекал любую самостоятельную попытку поиска будущего супруга. Объяснялось это решение довольно здраво. Молодые люди сами протестуют против разгула чувств. Выходит, и в этой области достигнуто рациональное совершенство. Порядок сам проложил дорогу и в отношения между полами. Но значит ли это, что брак и семья отслужили свое? Ничуть. Неразумно человеку жить в одиночестве. Женщина должна рожать, этот закон природы не противоречит здравому смыслу. Мужчина должен быть продолжателем рода, это также выглядело естественно.
Все молодые члены ОРП здоровы и полноценны. Всем после достижения восемнадцати лет необходимо вступить в брак. Для подавляющего большинства не играет особой роли, темным или светлым будет спутник всей последующей жизни, не имеет значения и род его профессиональной деятельности. А значит, формирование семейных пар следует предоставить не интуиции, как было, раньше, а бесстрастному компьютеру. Только электронный мозг может подобрать вам идеального спутника по всем параметрам — физиологическим, психологическим и даже “эстетическим, если хотите. Идеальные супружеские пары.: конечно же, улучшат облик граждан ОРП. Главное, в чем выиграет молодежь, — безопасность ее личности, защита ее от низменных страстей будет обеспечена…..
Александр выключил телевизор: остальное его мало занимало. Однако из соседнего коттеджа доносился голос диктора. Запрещаются внебрачные связи, запрещается вторичный брак… Не забыта была даже такая мелочь, как зеркала. Во время разгула девичьих маршей было побито множество зеркал, и теперь, дабы не поощрять страсть к самолюбованию, количество зеркал сокращалось до гигиенического минимума.
