Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.
Одна.
Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи… Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, и тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, — умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!
Чувство обреченности сменялось холодным цинизмом. Конечно, своей ненормальностью он влияет и на нее, превратил в киселеобразную плаксивую самку, парализовал волю. Ничего, ждать осталось недолго. Пусть ворочается, пусть бьется…
Но циническое не могло устоять перед торжествующе-трагичным таинством сотворения человека.
Эльза оказалась провидицей — опередила. Правда, родился восьмимесячный ребенок. Малыш имел нормальную реакцию, никаких отклонений у него не замечалось. Но Эльзу Мария нашла совершенно иной. Она изрядно пополнела, с лица еще не сошла припухлость, присущая роженицам. Чем бы она ни занималась, — меняла пеленки или кормила ребенка, — на нее вдруг находило глубокое оцепенение, взгляд терял силу, словно она прислушивалась к какому-то тревожному, властному зову из недр земли, как это бывает у животных перед землетрясением. Лишь любуясь сыном, Эльза становилась прежней, иронично- доброй и чувствительной.
— Нет, ты посмотри, что он натворил! — восхищенно-счастливая, она показывала на стену, где еще не просох пунктирный след. — И меня описал, негодник! Что гы-гы! Тебе смешно, да? Ему смешно, посмотрите-ка! Ну-ка, покажем Марии, какие мы рослые. Во, пятьдесят пять сантиметров!.. Ой, а это что за пупырышки?! Замерз, маленький! Не хнычь, не хнычь… Сейчас мама Эльза тебя укутает, даст молочка и бай-бай… Вот так нам будет теплее…
Малыш неистово принимался сосать, тыкаясь ручонкой в грудь. Он торопился, словно у него могли отнять этого большого мягкого человека, дарующего молоко. Он сытно заурчал, стал ленивее и заснул. Эльза игриво приложила палец к его губам и осторожно положила младенца в кроватку. С горьким наслаждением она полюбовалась им и сказала:
— Я плохо сплю, все думаю о его судьбе… Ты представляешь, что их ждет? Ужас, ужас… Через несколько дней собираются отнять…
— Послушай, а нельзя упросить, чтобы хотя бы первые полгода мы опекали их? Ты узнавала?
— Говорила с директором, он непреклонен. Уже создали специальный интернат для наших, там свое обслуживание, программа и все прочее. Здесь доктор ничего не решает.
— Не плачь, Эльза. Не показывай слабости…
— Мне все равно… — Она резко отвернулась к окну. — За своих старших я никогда не волновалась. Что с ними могло сделаться даже без матери?.. А что будет с ним, с этой крохой?.. Если бы я знала, какое раскаяние ждет — ни за что не согласилась бы тогда! Пойми, они вырастут, все поймут и проклянут нас самыми черными словами… И никакого покоя нам уже не найти, никакой Сонрай мне не нужен! В конце концов я попытаюсь устроиться в тот интернат, чтобы быть всегда рядом…
— Никто этого не разрешит, у тебя своя специальность, свой долг.
— И ты думаешь, после всего этого я смогу по-прежнему работать? Да меня уже ничто не волнует, кроме этой несчастной жизни, в появлении которой виновата я! Ладно, даже с этими угрызениями можно сладить, ведь меня заставили… Но есть что-то такое, что невозможно сказать словами… Я не смогу без него, я не вынесу! Ну для чего мне жить, для чего?! Ждать этого идиотского Сонрая? Да я согласна отдать все накопленное для Сонрая ради одного дня, который проведу с ним!
— Эльза, я пойду, надо лечь, а то он ворочается. — Мария встала. — Ты не плачь, разум может все. Надо думать, что нам делать…
Эльза безнадежно махнула и, задохнувшись всхлипом, бросилась на постель.
“Он должен понять, — твердила Мария. — Кроме него никто… Успокойся, мой маленький, тише… Я должна найти выход, я должна… Я поговорю с Александром… Он может все, у него вся власть!.. Александр, я буду ползать в твоих ногах, только оставь его, он пропадет без меня, Александр!.. Тише, малыш, я думаю… Все зависит от одного человека… Он будет издеваться над моей слабостью, я недостойна общества… Пускай, ничего… Главное, найти спасение… Какая я все же обыкновенная, сколько во мне слабости… Ничего, малыш, он добрый, он поймет… Ты добрый, Александр?.. В тебе есть милосердие?..”
Доктор не разрешал, она швырнула в него чьей-то кардиограммой.
Доктор доказывал, что никто не осмелится соединить ее с самим Главным Организатором, и заслонял локтем телефон.
Она попыталась укусить его.
Он встал у стены: психиатру ли удивляться припадкам и агрессивности? Посмотрим, что у нее получится…
— Мы не имеем права соединять пациентов с такими лицами, нам запрещено.
— Он сам разрешил мне обращаться в любое время, скажите — Мария из десятого мегаполиса!
— Нам запрещено, положите трубку!
— Скоты! Он загонит вас на Орлиное плато! Эй, эй!..
Психиатр погладил ее по рукаву, легко подталкивая к двери. Про себя отметил: невменяема.
На следующий день она, тихая и подобострастная, пыталась задобрить его улыбкой.
— Видите ли, у меня идея особого государственного значения, о которой немедленно должен знать Главный Организатор. Я могу умереть, государству будет урон…
— Передавать какие-либо идеи запрещено! Изложите письменно!
— Но предварительно я должна поговорить с Главным…
— Запрещено!
— Изверги! У вас нет сердца, у вас нет души!
Она колотила по аппарату, врач едва унял ее и вывел из кабинета.
Прошли сутки, психиатр ждал и слегка нервничал. Все же она пришла. На ее лице угадывалась надежда. Он сжалился, он взялся за аппарат, но она покачала головой и указала на него. Он занервничал сильнее: разговаривать с такой персоной, как Методист, ему еще не приходилось.
— В моей клинике проводится важный эксперимент, нужно кое о чем срочно сообщить Главному Организатору… Да, он разрешал лично. — Врач утер испарину на лбу. — Нет, государственных секретов не будет… Хорошо, жду…
Краем глаза он следил, как мелко подрагивают ее руки Она то и дело притрагивалась к животу.
— Разум всесилен! — встрепенулся психиатр. — Я возглавляю клинику, здесь будут роды… Нужно поговорить с Главным… Но обстоятельства чрезвычайные, я могу доложить только ему лично… А когда?.. А связаться с ним никак нельзя?.. Передать?.. Видите ли, пациентки ведут себя… Хорошо, я изложу письменно… Передайте, что Мария из десятого — он знает ее лично… Понял-понял… Виноват… Разум востор…
Ее руки массировали живот, она закусила губу до крови, слезы скатывались к уголкам рта.
— Схватки?
— Рано… Пройдет. Где он? — Мария слизнула с губы кровь.
