сердито прошептала Джамиля.
– Ничего страшного! – вставила Лейла. – Уж лучше сосать эту гадость, чем прыгать на ней, обливаясь потом! – Персиянка опять повернулась к Настасье: – Тебе уже приходилось сосать мужской огурец?
Джамиля и Галима негромко хихикнули, уткнув носы в ладони. Их рассмешило это образное сравнение Лейлы.
– Приходилось, – ответила Настасья, вспомнив домогательства юного Исабека и заливаясь краской стыда.
– Не красней, подруга, – ободряюще шепнула Манана, коснувшись локтя Настасьи. – Все мы делали это, и не раз. Мы же рабыни. Я вот в неволе уже десять лет. Привезли меня в Сарай такой же юной, как ты.
– Я уже девятый год здесь мыкаюсь, – сказала Леза, устало прислонившись спиной к стене. – Родной язык начинаю забывать.
– А я тут уже пять лет, – грустно вздохнула Джамиля.
– А я шесть, – промолвила Лейла.
– Я хоть и второй год всего в рабстве, но уже изнемогла от всего этого, хоть головой в петлю! – вырвалось у Галимы.
– Неужели отсюда нельзя сбежать? – проговорила Настасья. – Ведь наверняка же были попытки бегства!
– Т-с! – Манана прижала палец к своим устам, взглянув на Настасью столь выразительно, что та невольно прикусила язык. – Выбрось это из головы, девочка. Из Сарая не убежать. Вокруг города по всей степи разбросаны кочевья татарской и кипчакской знати. Если тебя схватят за городом степняки, то обратно во дворец ты уже не вернешься. Будешь гнуть спину на какого-нибудь бека, доить его коров и овец, стричь и скатывать в войлок шерсть, сушить на солнце лошадиный помет для костра. А по ночам тебе придется еще ублажать этого бека в постели, хотя от работы у тебя будет ныть все тело.
– От такой жизни ты зачахнешь очень скоро, девочка, – поддержала грузинку Леза. – Уж лучше терпеть рабство во дворце, чем в степном кочевье то на ветру, то на палящем солнце.
– Обычно бегут из неволи мужчины, – сказала Настасье Лейла. – Мужчинам это легче сделать, чем нам, женщинам. На реке Волге есть острова, куда татары не суются, поскольку боятся большой воды. Невольники прячутся на этих островах в летнюю пору, затем кто-то прибивается к торговым караванам, кто-то сам добирается до лесов и гор, куда татары тоже опасаются соваться. Ведь их родная страна – это голая степь.
Беседа невольниц прервалась с пробуждением от дремы Мухаммед-Булака. Увидев Настасью, хан нетерпеливо заерзал на постели, жестами показывая, чтобы русскую невольницу поскорее подвели к нему. Спьяну Мухаммед-Булак не мог выговорить все слова, к тому же мысли его явно не поспевали за его желаниями.
– Сними с себя все украшения, так будет легче скакать на этом борове, – шепнула Лейла Настасье. – И распусти волосы, пузатик это любит!
Видя, что ее подруги по несчастью совершенно не боятся хана, позволяя себе даже втихомолку насмехаться над ним, Настасья почувствовала себя увереннее. Она сбросила с себя набедренную повязку, живо поснимала с рук и шеи браслеты и ожерелья, распустила свою толстую русую косу. Подойдя к распростертому на ложе Мухаммед-Булаку, Настасья стала делать все то, что ей негромко подсказывала стоявшая у нее за спиной Лейла, видимо, уже хорошо изучившая повадки своего господина.
Сначала Настасья легонько поглаживала мягкое пухлое тело хана, от которого исходил слабый аромат амбры. Начиная от груди и плеч, она неизменно заканчивала свои поглаживания в паху у хана, где среди густой кудрявой поросли ее пальцы нащупали небольшую круглую колбаску, которая у нее на глазах увеличилась в размерах почти втрое, обретя твердость и упругость.
– Теперь соси его отросток, но не спеша, – молвила Лейла сзади, приникнув почти к самой спине Настасьи. – Да осторожнее, не укуси его! Бычок может разъяриться.
Настасья покорно склонилась над ханским срамным местом, с ужасом сознавая, что эта напрягшаяся дубина гораздо крупнее той детской интимной игрушки, которую надоедливый Исабек легко всовывал ей в рот до самого основания. Видя затруднение Настасьи, Лейла пришла ей на помощь. По ее знаку Джамиля ловко вскочила на ханское ложе и, присев над лицом Мухаммед-Булака, соединила свое розовое чрево с его маленькими пунцовыми устами.
– Ну-ка, мой повелитель, покажи, как ты умеешь двигать язычком! – промурлыкала Джамиля, подмигнув Лейле. – Ну-ка, покажи! Ведь в этом деле тебе нет равных! О, я уже чувствую, как твой язычок завладел мною! Ах, какой он шаловливый! Какой неутомимый!.. О!.. Ах!.. Ах!..
В следующий миг Лейла мягко отстранила Настасью и заняла ее место. Обволакивая языком красную головку мужского естества, персиянка быстро облизала вздыбленный толстый стержень хана, затем не без усилия втолкнула его себе в рот почти на всю длину. Со стороны это смотрелось так, будто молодая девушка вознамерилась таким способом разорвать свой изящный ротик. Лейла двигала головой в плавном ритме, ухитряясь раз за разом заглатывать могучий детородный орган хана все ближе и ближе к его основанию, укрытому жесткой волосяной порослью.
Лейлу вскоре сменила Галима, которая тоже весьма ловко управлялась с этим вздыбленным жезлом, помогая себе пальцами рук.
После этой довольно долгой прелюдии Джамиля негромко объявила, соскочив с ложа:
– Все, бычок созрел! Настжай, запрыгивай на него!
Джамиля заученными движениями своего тела показала Настасье, как именно ей нужно совокупиться с ханом.
Настасья забралась на ложе, Лейла и Галима поддерживали ее за руки. Мухаммед-Булак заурчал от удовольствия, когда Настасья осторожно погрузила его блестящий от девичей слюны жезл в тесные недра своего естества. Стоя на коленях и возвышаясь над распластанным под нею Мухаммед-Булаком, Настасья двигала нижней частью своего тела, все глубже насаживаясь на его огромную дубину. Ей казалось, что ее медленно разрывают изнутри, чтобы не застонать от усиливающейся боли, Настасья впивалась зубами в нижнюю губу. Блаженные стоны хана выводили Настасью из себя. Сколько длилась эта мука, Настасья не знала. Завершилось все самым неожиданным образом.
От выпитого вина Мухаммед-Булаку стало плохо, из него стала извергаться рвота вместе с жалобными охами и стонами. Прибежавшие евнухи и лекари вытолкали наложниц за дверь опочивальни.
Придя в покои Бизбике, Настасья бессильно опустилась на стул, высыпав на стоявший рядом стол золотые и серебряные украшения, которые были зажаты у нее в кулаке. Ее растрепанные волосы были едва прибраны. Печать холодного безразличия была у нее на лице, бледном и потускневшем, утратившем все краски безмятежной когда-то юности.
Бизбике, ожидавшая Настасью, приблизилась к ней и мягко коснулась руками ее распущенных волос.
– Милая, каков же мой супруг на ложе? – спросила Бизбике, приподняв голову подруги за подбородок и заглянув ей в глаза. – Он понравился тебе?
– Будь моя воля, я убила бы этого мерзкого толстяка своей рукой! – откровенно призналась Настасья, не отрывая взгляд от карих очей Бизбике.
Как-то в середине зимы Настасья, как обычно, прислуживала Мухаммед-Булаку в трапезной.
Утро выдалось холодное, поэтому Настасья жалась поближе к бронзовым жаровням на треногах, наполненным раскаленными углями. В трапезной не было дымохода, поэтому и очага здесь тоже не было. На ногах у Настасьи были короткие теплые сапожки, а вот на теле лишь длинная туника с разрезами на бедрах и тонкий длинный шарф, который она обмотала вокруг талии и бедер, чтобы согреться.
Мухаммед-Булак не столько был занят едой, сколько изумленным созерцанием проделок фокусника, приглашенного во дворец. Фокусник-грек был довольно молод, но вместе с тем удивительно ловок в своем мастерстве. Он подбрасывал монеты и кольца у себя над головой, которые исчезали на глазах, будто растворяясь в воздухе. Настоящий огонь вспыхивал у него на ладони от легкого дуновения и тут же угасал по мановению его руки.
Мухаммед-Булак таращился на ловкача грека, открыв рот от удивления. Он толкал себе в рот очищенные орехи в патоке и сушеный инжир, но забывал жевать, увлеченный волшебством происходящего,
