После «Березы» я спел без музыкального сопровождения «Коня». Потом «Ребята с нашего двора», заменив Гагарина на Чкалова, «Улочки московские», «Ты неси меня река». Учитель, что учил меня играть на гитаре, – не тот который на аккордеоне, – сказал:
«Играешь ты хорошо, можно сказать отлично, но мастером не станешь никогда, нет в тебе этой жилки, но вот поешь… Развивай – у тебя талант!»
Я запомнил его слова, и не бросил, – всегда охотно откликался, если меня просили на какую-нибудь вечеринку прихватить гитару или аккордеон.
Сейчас хмурые лица бойцов разгладились, слушая меня. Скажу честно, у меня никогда не было таких внимательных слушателей. Они буквально впитывали каждое мое слово. И когда я, вспомнив одну песню, тоже в исполнении «Любэ», из кинофильма «Путь к причалу»:
В конце песни меня оборвал прибежавший часовой, который запыхавшись, быстро сказал:
— Немцы… Цепью идут! Как раз с той стороны, откуда вы пришли, товарищ сержант.
— Уходите, мы вас прикроем, — неожиданно сильным и твердым голос приказал капитан.
— Меня тоже к пулемету, не ходок я, не уйду, — почти немедленно крикнул Курмышев.
Пока бойцы готовили пулеметную позицию, и укладывали у пулемета раненых, которые оставались прикрывать нас, я быстро собирался. Вещмешок за спину, аккордеон на левое плечо, поправить гранату, больно врезавшуюся в живот, и посмотреть на смертников, что оставались, запоминая их.
— Прощайте братцы… и спасибо вам за все! Уходим! — крикнул Слуцкий, вешая на плечо планшет капитана и держа в руках портфель. И мы побежали.
Минуты через три сзади вспыхнула резкая перестрелка, которую перекрывал одиночный пулемет бивший длинными очередями. Через некоторое время к нему присоединилось еще несколько, потом все смолкло.
Как только стрельба стихла, мы все остановились и прислушались.
— Все, кончились наши, — со всхлипом сказал стоящий рядом Демин.
— Не стоять, уходим, — приказал сержант, и мы побежали дальше. При первых минутах мне как-то не до того было чтобы следить за дорогой, но через некоторое время я присмотрелся и понял что мы делаем большой крюк, и возвращаемся к тому полю, где я убил немецких танкистов. Дальнейший путь к фронту, был только через это поле. На то чтобы обойти его, требовалось слишком много времени, которого у нас попросту не было.
Вышли мы к дороге километрах в шести от того места где стоял танк. На дороге было пусто, но слышно гул двигателей.
— Пропускаем, — скомандовал сержант.
Мы пропустили три грузовика полных солдатами, проехавших мимо в сопровождении двух мотоциклов, и осмотревшись перебежали через дорогу нырнув в рожь. Двигались долго, осторожно, а где и вообще по-пластунски, когда по еще видной дороге проезжали машины. Диск солнца уже касался земли, когда мы прошли от дороги километров восемь. Вокруг было одно только поле, пересекаемое полевыми дорогами, по которым изредка проезжали машины и мотоциклы, из-за чего нам приходилось прятаться в высокой ржи.
Шли мы всю ночь, обходя деревни и хутора, где нас изредка облаивали собаки, те которые чуяли и были живы. Под самое утро перед дорогой, по которой мы нагло шли, все равно ночью немцы спят, перед нами выросла темная стена, оказавшаяся лесом.
— Идем вглубь километра на два и встаем на отдых, — скомандовал сержант.
Полянка что мы нашли, была просто идеальной для отдыха, но она оказалась занятой. Услышав редкое мычание и туши коров, я понял что тут целое стадо.
А вот бойцы обрадовались, есть хотелось всем, три банки тушенки что оставались у нас, мы схарчили за пару минут на одной из стоянок во время отдыха.
— Стой, кто идет, — окликнул нас тоненький детский голосок.
— Свои! — немедленно откликнулся сержант.
— Какие такие свои, — спросил уже другой голос, явно старика. От этого голоса отчетливо послышался звук взводимых курков.
— Советские бойцы, — ответил сержант.
— Ну подходь, если действительно свои.
При свете костра тускло сверкнули стволы двустволки, которую дед Апанас, продолжал держать в руках.
