Он вернулся в СССР в 1934 году ученым с мировым именем и стал директором им же созданного Института физических проблем Академии наук СССР. Возглавлял институт до последнего своего часа.
Нет нужды подробно говорить о сделанном им в науке — об этом в разные годы немало писалось в газетах, журналах, в книгах. Он внес большой вклад в развитие физики магнитных явлений, низких температур, электроники и физики плазмы. Его исследования и разработки привели к созданию новой отрасли промышленности, связанной с производством жидкого кислорода. Последние годы жизни он посвятил поискам решения проблемы управляемого термоядерного синтеза, столь важной для человечества. А сколько новых идей поддержал, сколько молодых вдохновил на дерзания, скольким в трудный момент протянул руку и помощи и поддержки. Академик Федосеев заметил, что в конечном счете центром всех научных исследований Капицы был человек — потому что для него, человека, Капица жил и трудился. И недаром к нему так тянулись люди. Как-то мне довелось увидеть записную книжку Анны Алексеевны с адресами и телефонами знакомых. Это был целый том, в котором сотни фамилий. И всем Капица был нужен, и все они были ему нужны. В его доме можно было встретить выдающихся научных светил нашего времени: Королева, Семенова, Келдыша, Харитона, Ландау, Тамма, Туполева, Лаврентьева. Многие видные иностранные ученые считали своим долгом нанести визит прославленному советскому физику.
Мне не раз доводилось наблюдать Петра Леонидовича во время его встреч с коллегами-учеными. К нему приезжали не только физики. Он уверенно толковал о вроде бы сторонних для него проблемах и с биологом, и с химиком, и философом, и геологом. Был притягательной силой не только для ученых. Дружил с Алексеем Толстым, Пришвиным, Довженко, Чуковским, Маршаком, Коненковым. В его доме я встречал Любовь Орлову и Святослава Рихтера, Ираклия Андроникова и Владимира Тендрякова, Екатерину Максимову и Владимира Васильева, Ию Саввину и Бориса Ливанова, Василия Смыслова и Виталия Севастьянова.
Я всегда задумывался: что же привлекает к нему людей столь разных? Его мировая слава, его блестящий ум? Несомненно и это. Но не только. Дом Капицы олицетворял собой лучшее, что несла в себе с давних времен отечественная интеллигенция — глубокий интеллектуализм, широту взглядов, благородство целей, демократичность и, конечно же, истинный патриотизм, его дом был вроде бы островком, шагнув на который ты оказывался в мире, где высокие нравственные ценности прошлого становятся достоянием нынешнего дня, твоим достоянием — черпай полной мерой!
Мне навсегда запомнятся беседы за длинным, сколоченным собственноручно хозяином дома обеденным столом в гостиной дачи на Николиной горе — их стиль, тональность, напряженность и даже горячность. Эти беседы никогда не были благодушными, поверхностными или салонными, обстановка, в которой они велись, и люди, в них участвующие, порой вызывали у меня ощущение, что я нахожусь в окружении хрестоматийно знакомых мне лиц, вдруг вошедших в эту гостиную из времен Пушкина, Герцена, Достоевского, Менделеева, Павлова. И о чем бы ни говорили — все увлекательно и значительно. Как-то я слышал замечание: «На Николиной горе, у Капицы, можно пройти университетский курс по всем дисциплинам».
В экспедиции на научно-исследовательском судне «Витязь» в Средиземное море и Восточную Атлантику участвовал крупный советский ученый, академик Евгений Михайлович Крепс. Зашел острый разговор о том, что у некоторых современных молодых ученых обозначилось стремление к полному и безраздельному сосредоточению на своей науке. Какой, мол, там театр, концерты, выставки! Главный их аргумент: в наше время каждая отрасль науки несет такой объём информации, что Ничто другое в голову уже не вмещается. Крепс, человек широко образованный, решительно возражал. Глубокое заблуждение, говорил он. Узконаправленный ум не способен на широкие обобщения! А без широких обобщений нет теории. «Во время научных сообщений на заседании президиума Академии наук, — рассказывал Крепс, — я всегда с нетерпением ждал, какой же вопрос на этот раз задаст академик Капица. У Петра Леонидовича неизменно имелся в запасе вопрос — по какой бы теме разговор ни шел. Однажды после доклада академика Бориса Александровича Рыбакова по истории славян Капица вступил с ним в дискуссию, заставив кое над чем задуматься нашего крупнейшего историка. Капица — физик. Кажется, при чем тут история народов? А при том, что все это — знания о нашем мире. И без них нам не обойтись, если мы хотим познать мир во всей его полноте и взаимосвязях».
Капица был насыщен столь разнообразной информацией, что мне казалось, ее хватило бы с избытком для многих незаурядных умов.
Однажды я привез к нему на Миколину гору известную французскую журналистку и писательницу, героиню Сопротивления Мадлен Риффо. Капица говорил с ней по-французски и поразил гостью знанием современной французской литературы. В другой раз я познакомил с академиком двух известных чехословацких путешественников Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда. Они уезжали от него пораженные: «До чего же хорошо знает историю Чехословакии!» В Театре имени Моссовета, куда мы пригласили супругов Капиц на спектакль, я был свидетелем примечательной встречи за кулисами во время антракта. Главный режиссер театра Ю. А. Завадский вел неторопливую беседу с академиком П. Л. Капицей о проблемах современного театра. Со стороны можно было подумать, что разговор идет между людьми одной профессии.
Разговор был сдобрен юмором, и два корифея то и дело похохатывали. Я привык к тому, что в любом разговоре академик прибегал к юмору. Он не мог без него обойтись, как не может обойтись повар без соли. Петр Леонидович как-то сказал: «Тот, кто не понимает юмоpa — безнадежный человек. От него нельзя ждать ничего серьезного». Он с благодарностью воспринимал веселые истории, анекдоты, шутки, а в ответ расплачивался с вами тем же и вдвойне. Когда рассказывал о своих встречах с примечательными людьми, то непременно выделял в этих встречах те детали, которые вызывали улыбку.
— …Однажды в молодости в поезде я ехал в одном купе с Бернардом Шоу. Разговаривал с ним чуть ли не с придыханием: полубог передо мной! Спрашиваю: «А что вас побуждает к творчеству?» А он в ответ буднично и прямолинейно: «Обыкновенное желание заработать деньги».
— …Как-то меня пригласил в гости Герберт Уэллс. До того я никогда с ним не встречался и даже не знал, как он выглядит. Вхожу к нему в дом. Встречает меня в прихожей какой-то немолодой человек строгой внешности. Думаю, видно, кто-то из слуг. Ишь, какие здесь вышколенные слуги! Отдаю ему плащ, шляпу, спрашиваю: дома ли хозяин? «Он перед вами!» — отвечает человек.
— …А вот другой похожий случай. В Англии я познакомился с академиком Павловым. Уезжая на Родину, Иван Петрович предложил передать от меня письмо моей матери и рассказать ей о моем английском бытие. Приехав в Москву, решил это сделать лично. Приходит в наш дом, а матери нет. Заглядывает в другой раз — опять не застает. Когда явился в третий раз, прислуга — пожилая женщина — насторожилась и чуть ли не выставила визитера: подозрительным показался ей этот странный старик, должно быть, ходит и высматривает, что где плохо лежит.
И рассказывая о подобном, Петр Леонидович сам искренне смеялся, получал удовольствие от собственных веселых воспоминаний. Юмор в его доме неизменно сближал людей, а новичков сразу же приобщал к общему тону бытия этой семьи.
А бытие было простейшее, ясное, как лабораторный режим. Здесь не любили ни громких фраз, ни значительных поз, не признавали за чинами и регалиями права на преимущество перед подлинной ценностью личности. Не жаловали здесь и пышных подарков, особенно дорогих, но бесполезных вещей. Я был свидетелем искренной радости Петра Леонидовича, когда на праздновании его восьмидесятилетия на Николиной горе, из очередной подкатившем к дому машины вышел высокий плотный человек с целым кустом цветущего жасмина в руках. С шутливым жестом верноподданничества преподнес юбиляру. Это был академик Андрей Николаевич Туполев, выдающийся авиаконструктор.
Здесь все было просто и естественно: гости, мебель, еда, одежда. Однажды мне показали фотографию, на которой П. Л. Капица изображен во фраке, сидящим за столом Нобелевского банкета в компании красавицы — шведской королевы. Такой непривычный! Кажется, не Капица, а кто-то другой, похожий на него, — уж очень торжественный, прямо как царедворец! Но такое случалось редко. Ученый не терпел показную пышность, красивость, позу! «Все великое естественно». Его никогда заранее не интересовало, в каких чинах оказавшийся его собеседником человек. Для Капицы было важно прежде всего
