парнишка! Должно быть, ровесник его дочери. И имя понравилось — Вилли. Так окликнула его мать.
Вилли расхаживал вокруг бассейна с новеньким, поблескивающим никелем фотоаппаратом и лениво щелкал затвором. Снимал явно от нечего делать, от невозможности в этакую жарищу найти более увлекательное занятие. Сфотографировал лохматую пальму у бассейна, ажурную беседку, где туристы прячутся от солнца, юркого кельнера с подносом на руке, невесть как очутившуюся здесь и тут же прогнанную уборщиком дворовую собаку. Попытался запечатлеть на память истомленную зноем толстую даму, развалившуюся на пляжной раскладушке, но та угрожающе подняла увесистый кулак, и Вилли отступил. Подошел сбоку к креслам, в которых сидели Гурьев и Чугаев, и трижды щелкнул затвором.
— Шалопай! — пробурчал недовольный Чугаев. Он стеснялся своего не по годам раннего брюшка. — Снять бы штаны да…
Гурьев усмехнулся:
— Ерунда! Он же ребенок. Чего с него взять? — К детям Гурьев всегда относился снисходительно. — Зато какая у него мама!
Чугаев, снова украдкой бросив взгляд на недалекий от него шезлонг, вздохнул. Конечно, лучше бы, если этой немки сейчас здесь не было! Покойнее для моряка!
Солнце уже клонилось к закату, жара понемногу спадала, с крыши отеля, где был расположен ресторан, до неслись звуки оркестра — там начинались вечерние танцы.
Вдруг возле наших моряков остановился молодой кельнер с подносом. Поставил на столик две кружки со свежим пивом.
— Но мы больше не заказывали пива, — удивился Чугаев.
Кельнер блеснул улыбкой:
— Это вам прислали!
— Кто?
Черная физиономия кельнера осветилась сдержанной улыбкой:
— Одна дама…
Чугаев бросил быстрый взгляд в сторону немки. Положив руку под голову, она смотрела на Чугаева и улыбалась.
Солнце здесь восходит и заходит в одно и то же время — недалеко экватор. День и ночь не разделены сумерками, от света ко тьме переход скорый — будто повернут рубильник.
Во тьме этот большой африканский город кажется таинственным и полным неожиданностей. Тяжелыми глыбами ползут над его крышами тропические облака, сходясь друг с другом, искрятся молниями. В дымном влажном мраке светятся как дотлевающие костры. Чернота садовых зарослей скрывает богатые виллы, и там, в зарослях, неумолчно урчат моторы, будто где-то во тьме хоронятся грозные, но готовые к битве моторизированные армады. Это работают бесчисленные воздушные кондиционеры, нагоняя в спальни богачей искусственную прохладу. Громкий смех, отчаянная брань, плач детей, стальной вой транзисторов, деревянный скрип лягушек в вонючих канавах, торжествующий, подобный громам отдаленной грозы, грохот тамтамов — все это в душном сумраке кварталов, там, где обитает трудовой люд и где нет садов и кондиционеров.
Окна в такси раскрыты, и им в лица бьет ветер городских трущоб, насыщенный запахами гнили и сточных канав. От гостиницы до дома Попцовых ехать всего три километра, пустяк. Накануне ухода в море им бы пешочком пройтись туда! Ноги потрудить, чтобы не слабели в рейсе без ходьбы! Но пешком нельзя. Рискованно. В городе бандитизм. Докатился и сюда через Атлантику из Нового Света — типичные американские гангстеры, даже некоторые с автоматами. С заходом солнца могут появиться из-за любого угла. А чужеземец для них лакомая добыча. Даже в порту на судне стало тревожно находиться. Действуют пираты.
И от сознания всех этих тревог еще тоскливее становится на душе, тяжелее ощущение одиночества. Во всем этом городе их, советских людей, девять человек — семеро моряков да Попцов с женой. Вот и вся колония. К тому же из семи моряков пятеро обычно в плавании. У моряков побывка в этом городе коротка — неделя. Правда, если случится ремонт судна, то могут простоять и месяц. Бывало. Сейнеры в компании старые, следят за ними плохо. И все же для этой страны и такая флотилия богатство. Продуктов питания для населения не хватает. Цены на них высокие. Мясо трудовое население не ест — не по карману. Только рыбу. И то временами. На рыбу вся надежда у этой африканской республики, бывшей колонии, которая никак не может вырваться из вековечной нищеты и забитости. Рыбные богатства ее прибрежных вод немалые, надо их только освоить. А кадров не хватает, особенно командных. Вот и пригласили на рыболовные траулеры советских капитанов и механиков.
Семья Попцовых живет в обеспеченной части города, районе особняков и вилл. У Попцова тоже вилла, только маленькая. И не он ее владелец. Снимает виллу Международная организация здравоохранения, в которой Эдуард Попцов работает экспертом-эпидемиологом и живет в этом городе уже третий год.
— Что бы мы делали, если бы тут не было Попцовых?
Чугаев, приткнувшийся в углу кабины, этот вопрос скорее всего задал самому себе. Ответа на него не ждет. Да и какой может быть ответ? Ясно, без Попцовых было бы совсем тоскливо. Особенно вечерами. Их вилла вроде клуба маленькой советской колонии. Любой приезжай — всегда будут рады. В этом доме, как в своей семье, чувствуешь себя свободно и непринужденно. Разваливайся в кресле, смотри телевизор, слушай музыку — у Эдика отличная коллекция пластинок классики.
Да и просто помолчать у Попцовых хорошо. На Лауру поглядеть — милая, добросердечная — олицетворение дома, семьи, уюта. И красивая! И оперное имя, которое она сама не любит, ей очень подходит. Посмеивается над родителями: у них в костромской глубинке любят нарекать детей позаковыристее: Альбина, Алевтина, Эльвира…
Услышав шум мотора подъехавшего такси, оба, и Эдик и Лаура, выскочили к воротам встречать гостей.
— В самый раз приехали! — улыбнулась Лаура. — У меня сегодня на ужин картофельные котлеты с грибной подливкой. А грибы… подмосковные!
Удивительно похожи друг на друга муж и жена, словно близняшки, брат и сестра, — оба густочерноволосые, с тихой покойной улыбкой, нешумливы, неторопливы, как северяне. Гурьев не раз думал: как хорошо, что именно такую пару прислали на работу за границу — но всем статьям подходящи для заграницы — воспитанны, общительны и образованны. На любую тему с ними можно говорить.
Входишь в их гостиную и с первой минуты долго не можешь оторвать глаз от стен. Все комнаты увешаны африканскими масками — из белого, розового, красного, черного дерева. Одна страшнее другой — зубастые, пучеглазые, носатые и безносые. Эдик собирает маски всерьез, обстоятельно. Много денег на них тратит. Так же, как и Чугаев. Но в отличие от Павла собирает по науке: выписывает каталоги, специальные журналы. Недаром так любит сюда заглядывать Чугаев. Здесь есть чему поучиться. Эдик мечтает в родном Судиславле на Костромщине в каком-нибудь клубе открыть музей африканских обрядовых масок. Это будет первый подобный музей в СССР.
Интересно, есть ли в этом скопище деревянных монстров что-нибудь похожее на то, что он сегодня приобрел для новогоднего подарка Павлу?
Гурьев придирчиво осмотрел коллекцию — такой нет! Порадовался. Покосился на Павла. У самого Попцова нет такой маски, какую Гурьев купил для друга!
Как всегда, приветливы хозяева, и Лаура приготовила отличный ужин. Эдик поставил на стол бутылку виноградного вина. Обычно не пьют, но в этот раз заявил, что есть повод. Значит, в самом деле важный повод, раз изменили Попцовы своим правилам. Вечер получался отличным — как раз прощальный.
Гурьев посмотрел на настенные часы: только через час, не раньше, можно будет звонить в столицу этой страны, в наше посольство. Самолет, конечно, уже прибыл, но пока рассортируют почту, доставят с аэродрома в посольство, а там разложат по полочкам адресатов… Не раньше десяти, это точно!
— Что-то вы сегодня грустный, Григорий Максимович?! — приметил его настроение Попцов.
Лаура возразила мужу:
— Чего спрашиваешь? Человек в плавание завтра уходит. И даже Новый год не сможет с нами
