ход, так что собравшиеся смогли наконец разобраться, что же такое происходит. Кто-то ахнул. Кто-то вскрикнул. В петле длинного стального каната висел Пол Стюарт, бывший глава кредитного отдела, рассчитавший свой последний выход так, чтобы он совпал с началом выступления генерального. Пройдя накануне в офис — якобы за вещами, — он остался там на ночь, спрятавшись в лифтовой. Вынуть его из петли, обрезав стальной канат, смогли только через час. К тому времени лицо изрядно посинело. Кто-то сделал снимок — мертвец в петле и стоящие понуро его бывшие сослуживцы.
Джо позвонила в тот вечер, когда я, выключив в замерзающей квартире свет, согревал руки между сжатыми коленями.
— Чарли, это я. Ужасная история, я видела в новостях. Кошмар. Хочу, чтобы ты знал — я тебя люблю. Пожалуйста, не забывай, что ты всегда можешь прийти и жить здесь. Тебе не надо зарабатывать, не надо ничего делать — надо только быть со мной. Я не знаю, что делала бы без тебя, Чарли.
— Понимаю. Все будет хорошо, Джо. Я не сломаюсь. Раньше, до тебя, до Рэя, может быть… Но теперь у меня есть то, ради чего стоит жить. Главное, у меня есть ты. Спокойной ночи, милая. Добрых снов.
Рынки фактически закрылись. Банки списывали миллионы на безнадежные долги, компании не могли выпускать новые облигации. Я все еще оставался в минусе по итогам года, но ухитрился извлечь какую-то прибыль от коротких продаж до наступления пятницы, дня плохих новостей, когда трейдерам приходится закрывать позиции на уик-энд. По субботам на работу уже никто не выходил. За шесть месяцев активы «Силверберча» сократились вдвое, но шансы выжить пока еще сохранялись.
Председатель ушел в отпуск на весь декабрь, оставив вместо себя нас с Катриной. Перед уходом он пригласил меня в кабинет.
— Решил сказать сам, пока ты не услышал от других, — начал он извиняющимся тоном. — Бонусов в этом году не будет. Инвесторы нас не поняли бы. Но мы подняли твою зарплату до шестидесяти тысяч, потому что мы ценим твой вклад в поддержание компании на плаву. Обещаю, что когда дела пойдут на лад, ты будешь достойно вознагражден.
Вообще-то я ничего и не ждал, но все же надеялся на какой-то жест признательности, достаточный хотя бы для того, чтобы к Рождеству купить что-то особенное Джо и Рэю. Я шел по Оксфорд-стрит. Улица тонула в счастливой предрождественской суете, сияющие витрины отражались в глазах покупателей, горячее дыхание туманило студеный воздух, дети смеялись на плечах отцов. Я нашел дешевый DVD-плеер и набор умеренно образовательных дисков для Рэя и лосьон после бритья для Тони и, возвращаясь по Бонд- стрит в офис, остановился у ювелирного магазина. Суровая дама глядела на меня сквозь витрину, а я таращился на чудесное ожерелье с изумрудами. Я представил, как оно будет смотреться между грудок Джо, и страстно захотел купить его.
— Здравствуйте.
Я потопал ногами на коврике у порога.
Женщина холодно посмотрела на меня поверх очков:
— Чем могу помочь, сэр?
— Э… то ожерелье в витрине…
— Да, какое именно? — переспросила она арктическим тоном.
— То, что с изумрудами.
— О, великолепная вещь, не правда ли? Желаете посмотреть? — Она наклонилась, любовно положила ожерелье на черную бархатную подушку, повернула к свету. — Чудесно, да?
— Да. И… сколько оно?..
— Поглядим. Так, 24 000 фунтов без НДС. — Голос ее звучал почти торжественно, словно сама сумма добавила ей гордости.
Я уже представлял лицо Джо, когда она откроет футляр… и вот, как удар под дых. Женщина едва заметно улыбнулась.
— О… Боюсь, это немного за пределами моих возможностей. — Я повернулся и шагнул к двери.
— И каков он, если позволите, предел ваших возможностей? Вы ведь ищете подарок для супруги?
— Я… я рассчитывал потратить что-то около тысячи.
Это было больше того, что я мог себе позволить. Мне пришлось бы воспользоваться кредитной карточкой, причем именно тогда, когда мое финансовое положение только-только стабилизировалось.
Женщина презрительно усмехнулась:
— У нас есть милые сережки за тысячу… м-м… триста фунтов. Вполне симпатичная пара.
Она достала пару сережек, украшенных почти невидимыми брильянтами. На черном фетре они напоминали две далекие звезды. Я сказал, что возьму, и потом долго с тревогой ждал, пока она вела напряженные переговоры с «Америкэн Экспресс», но платеж наконец был проведен. Прижимая пакетик к груди, я вернулся на работу, убрал покупку в ящик стола и запер его на ключ. Весь остаток дня мне стоило немалых усилий не открывать ящик, потому что мысль о потраченных деньгах вгоняла в отчаяние. Я думал о том, что мог бы использовать их с куда большей пользой, о том, что будет, если Джо не сумеет оценить подарок по достоинству и сочтет меня позером.
По выходным мы создавали свой собственный мир под крышей дома на Ноттинг-Хилл. Я садился, поджав ноги, на кровать и смотрел на Джо — как она ходит по комнате, как соскальзывают бесшумно и опускаются мягко, словно кружащиеся в воздухе листья, ее одежды. Ночи стояли ясные, и звезды, пробиваясь сквозь свет и дым города, подмигивали нам. В самом городе, если смотреть на него в темноте сверху, проступает что-то трогательное; каждый огонек, каждая светящаяся точка как будто подает надежду, обещает сложносочиненную жизнь. Когда по крыше стучал дождь, я представлял, как другие парочки прячутся под теплыми одеялами, слушают бурю и драгоценные звуки тела: биение сердца, дыхание, вздохи.
Прежде чем лечь, я шел за Джо в ванную — ее тонкое обнаженное тело манило и удивляло внезапным переходом от смуглой спины к маленькой белой попке. Сидя на краю ванны, я смотрел, как она моется, как натирает мылом тело, как бреет, осторожно орудуя бритвенным станком, ноги и подмышки, как жмурится, втирая в волосы шампунь, и как едва различимые морщинки у глаз превращаются в темные бороздки. Она улыбалась мне, показывала язык, и тогда я раздевался, становился под душ и крепко прижимал ее, чистую, скользкую, к себе.
Помню, одной декабрьской ночью мы лежали и читали, как примерная супружеская чета, каждый свое. Родители Джо уехали на свою виллу во Францию, и я ощущал под собой основательность пустого дома, вдыхал роскошь предоставленного нам свободного пространства. Вдруг что-то — то ли некий шум, то ли наступившая внезапно тишина — насторожило нас, заставило одновременно отложить книги. Я был голый, Джо — в моих пижамных штанах. Я посмотрел на нее и вдруг увидел на внутренней стороне запястья белую полоску. Взгляд мой скользнул дальше, к локтю, замечая тут и там такие же полоски, шрамики, напоминающие следы, оставленные лыжами на склоне. Джо наблюдала за мной молча, ожидая моей реакции, и за ее спокойными глазами угадывалась нервозность. Я взял ее руку, поднес к губам и поцеловал испещренное белыми следами запястье, после чего вернулся к книге.
Какое-то время мы молчали, потом Джо наклонилась к моему уху и прошептала:
— Спасибо.
Она пристроилась поближе ко мне, и мы продолжали читать. Ее шрамы значили для меня не больше, чем поцелуи ее бывших любовников, пролитые когда-то слезы или те давние, девичьи ночи, когда она, подтянув колени к груди и покачиваясь взад-вперед, сидела и часами смотрела в пустоту. То, что у нас получилось вместе, было новым, совершенным, и прошлое ему не мешало.
В пятницу накануне Рождества родители Джо устроили обед для Рэя, Тони и меня. Уходя пораньше с работы, я достал из ящика серьги и спрятал коробочку во внутренний карман, потом метнулся в Фулхэм за машиной и помчался через Лондон за Тони и Рэем. Дорога шла по Эмбэнкменту, откуда многочисленные компании офисных служащих отправлялись в плавучие пабы.
Дверь открыл Тони — в коричневом костюме, концы галстука болтались на груди.
— Живо, — прошептал он. — Пока Рэймонд не вышел. Завяжи мне этот чертов галстук. Раньше как-то не приходилось, не хочу, чтоб мальчишка знал, какой у него папаша неумеха.
Я зашел ему за спину и, чувствуя под руками быстрое, горячее дыхание, завязал галстук полувиндзором. Шея и плечи у Тони были крепкие, тугие, и только живот слегка расплылся и тянул
