правительства. Все, что нас интересовало, это ваша вероятная продолжительность жизни, хотя и дополнительная информация тоже может пригодиться. Вы видели медицинское заключение?
— А где оно?
Ларин вышла из-за стола, встала рядом со мной и перебросила несколько листов распечатки.
— Эти числа, — сказала она, указывая карандашом, — это наши коды. Не обращайте на них внимания. А вот тут ваша ожидаемая продолжительность жизни.
Ну да, вот оно, черным по белому. Компьютер отмерил мне жалкие тридцать пять — сорок шесть лет жизни.
— Я не верю, — сказал я. — Это какая-то ошибка.
— Мы ошибаемся крайне редко.
— Но что обозначают эти цифры? Это сколько я еще буду жить?
— Это возраст, в котором, по мнению компьютера, вы, скорее всего, умрете.
— Но почему, отчего? Я не чувствую в себе никаких болезней!
Подошедшая сбоку Сери взяла меня за руку.
— Ты слушай ее, Питер.
Ларин вернулась на прежнее место, села и взглянула на меня.
— Если хотите, я организую вам медицинское обследование.
— У меня что, неполадки с сердцем? Что-нибудь в этом роде?
— Не знаю, компьютер не сказал. Но в любом случае здесь вас могут полностью вылечить.
Я почти ее не слушал, в одно мгновение все мое тело превратилось в клубок не замечавшихся прежде симптомов. Я вспомнил все свои прежние боли и болячки: несварение желудка, синяки и ссадины, онемевшие ноги, спина, которую было не разогнуть после долгого сидения за столом, жестокое похмелье и те, на последнем курсе, головные боли, кашель при простуде. Прежде все эти неполадки в организме казались вполне безобидными и объяснимыми, но теперь я начал задумываться. А вдруг за ними кроется нечто худшее? Я представил себе забитые тромбами артерии, опухоли, желчные камни и кровоизлияния, затаившиеся в глубине моего тела, постепенно меня убивающие. Однако в моих фантазиях присутствовал и несколько смешной аспект: несмотря ни на что, я как чувствовал себя абсолютно здоровым, так и продолжал чувствовать.
Черт бы побрал Лотерею, взвалившую все это на мои плечи. Я встал, подошел к окну и застыл, глядя вдаль, в сторону моря. Мы с Сери были свободны от всяких обязательств, могли покинуть клинику хоть сию же секунду.
Но потом пришло понимание: какая бы болезнь во мне ни таилась, она исцелима! Пройдя курс атаназии, я никогда уже больше не заболею, я буду жить вечно. Болезнь, где твое жало.
На меня нахлынуло пьянящее ощущение беспредельной силы и свободы. Я вдруг осознал, какими тяжкими кандалами висит на всех нас перспектива возможной болезни: мы осторожничаем с пищей, боимся перенапряжения — равно как и гиподинамии, — боимся недосыпа, боимся пить, боимся курить и смятенно прислушиваемся к первым признакам неизбежной старости. И вот появилась возможность навсегда позабыть обо всех этих страхах: я смогу как угодно издеваться над своим телом либо вовсе его игнорировать. Я никогда не узнаю, что такое немощь, никогда не превращусь в дряхлую развалину.
Уже сейчас, в мои почтенные двадцать девять, я начинал завидовать тем, кто был младше меня. Я завидовал безотчетной легкости молодых парней, завидовал гибким, грациозным девушкам. Глядя на их энергию, их здоровье, начинало казаться, что иначе и быть не может. Кто-нибудь старше меня может этому улыбнуться, но я уже начал подмечать у себя первые признаки далекой еще вроде бы старости. После курса атаназии я навсегда останусь двадцатидевятилетним. Через несколько лет эти юнцы, предмет моей тайной зависти, сравняются со мной по возрасту, однако я буду на несколько лет их мудрее. И с каждым годом, с каждым десятилетием я буду видеть мир все отчетливее, понимать все глубже.
Ошеломляющее известие о скорой смерти подтолкнуло меня к пониманию того, что Делонне интерпретирует атаназию несколько произвольно. Я прочитал его книгу в совсем еще юном, доверчивом возрасте и без раздумий воспринял все в ней написанное как истину в высшей инстанции. Делонне видел в атаназии отрицание жизни, хотя в действительности она была утверждением.
Сери недавно отметила, что наступление смерти несет с собой разрушение памяти. Но жизнь — она и
В другом своем аспекте память — это непрерывность, ощущение самотождественности и причинно- следственной связи. Я есть то, что я есть, потому что я могу вспомнить, как я этим стал.
А еще память — это сверхъестественная сила, про которую я говорил Сери: импульс жизни, подталкивающий тебя сзади и прозревающий будущее.
С увеличением продолжительности жизни будет увеличиваться и количество памяти, а разум пресуществит это количество в качество.
А с обогащением памяти обогатится и восприятие жизни.
Все боятся смерти. Смерть есть бессознательность, полное угасание всех физиологических и ментальных процессов, поэтому вместе с телом умирает и память. Человеческий разум, пребывающий на стыке прошлого с будущим, исчезает вместе с тем, что он помнит. Поэтому о смерти нет воспоминания.
Страх смерти — это не просто боязнь боли, боязнь унизительной утраты всех сил и способностей, страх перед разверзшейся бездной, но первобытный, из тьмы веков пришедший страх: а вдруг ты потом это
Весь опыт мертвого состоит в одномоментном акте умирания. Те, кто живет, не могут быть живыми, если в их памяти содержится состояние смерти.
Где-то за краем своего нового прозрения я понимал, что Сери и Ларин беседуют: общеположенные вежливости и шутки, достопримечательности острова, которые Сери стоило бы посетить, гостиница, где она может остановиться. Еще я знал, что какой-то мужчина принес на большом подносе завтрак, но еда меня не интересовала.
Компьютерная распечатка лежала на столе, она была раскрыта на моей продолжительности жизни. Тридцать пять — сорок шесть лет… вероятностная оценка, отнюдь не настоящее предсказание.
Для молодого человека двадцати с малым лет ожидаемый срок доживания составляет что-то около полувека. Само собой, он может умереть и через три недели, но статистика утверждает, что это крайне маловероятно.
Статистика утверждала, что мне осталось шесть лет. Я мог бы, конечно, дожить и до девяноста, но это было куда менее вероятно.
Но как проверишь, насколько надежны эти цифры? Я снова взялся за распечатку, мельком подивился безукоризненной аккуратности компьютера и внимательно перечитал всю эту мешанину сведений обо мне. Картина складывалась довольно перекошенная, в ней не было практически ничего такого, что могло бы быть истолковано в мою пользу. Унылый, сильно пьющий тип с весьма сомнительными политическими пристрастиями, подверженный резким, непредсказуемым переменам настроения. Все это неким загадочным образом влияло на мое здоровье и общее физическое состояние, ведь именно на эти данные опирался компьютер, вычисляя, сколько я могу еще прожить.
Ну почему они не приняли во внимание и другие факты? Например, что летом я много купаюсь, что я люблю свежую, хорошо приготовленную пищу и ем много фруктов, что я бросил курить, а в детстве регулярно посещал церковные службы, что я делаю щедрые пожертвования благотворительным фондам и люблю животных, что у меня голубые глаза?
Все эти факты казались мне ничуть не менее — и не более — существенными, и каждый из них мог повлиять на компьютер, возможно — даже сдвинуть его предсказание на несколько лет в мою пользу.
Во мне шевельнулось подозрение. Все эти цифры получены организацией, стремящейся продать свой товар. Ни для кого не было секретом, что Лотерея Коллаго — организация коммерческая, что главный источник ее доходов — это торговля билетами и что каждый здоровый бессмертник, выпущенный клиникой, является ходячей рекламой их деятельности. Их очень интересовало, чтобы каждый призер Лотереи принял
