выражения в философском языке, справедливо будет сказать, что занятие феноменологией требует почти эстетической или художественной способности для того, чтобы созерцать качества чьего-либо опыта.
Феноменология – это прежде всего немецко- и франкоговорящее движение в современной философии. Ее главными представителями были немецкий философ и психолог Франц Брентано, чья наиболее важная работа 'Психология с эмпирической точки зрения' была опубликована в 1874 году, немецкий философ Эдмунд Гуссерль, феноменологические труды которого многочисленны и включают 'Логические исследования' (1900-1901), 'Идеи' (1913)[21] и 'Картезианские размышления' (1929),[22] и наиболее глубокий мыслитель из трех немцев (а некоторые бы сказали – и всего XX столетия) философ Мартин Хайдеггер. Хайдеггер был самым блестящим студентом Гуссерля, но его прославленная работа 1927 года 'Бытие и время'[23] демонстрирует такую оригинальность, что знаменует собой разрыв с гуссерлевской феноменологией, чем, по замыслу Хайдеггера, она и должна была стать.[24] Он заменил феноменологию тем, что называл 'фундаментальной онтологией', т.е. философским исследованием смысла бытия, изучением того, что значит быть.
Выдающимися французскими представителями феноменологии являются Жан-Поль Сартр и Морис Мерло-Понти. Сартр столь же хорошо известен в качестве романиста, драматурга и левого политического полемиста, как и в качестве философа. Мерло-Понти также занимал левую позицию в политике и разделял с Сартром определенную версию экзистенциализма: радикального и практически ориентированного типа философствования, который отдавал преимущество вопросам человеческого существования, таким, как тревога, отношение к другим, смерть и политическая причастность, перед вопросами эпистемологии и метафизики. Со своей навязчивой идеей о приоритете действия над познанием экзистенциализм представляет собой заинтересованную реакцию против феноменологии, которая воплощает многие фундаментальные онтологические прозрения 'Бытия и времени'. Две французские работы, которые представляют классику феноменологического движения, – это 'Бытие и Ничто' Сартра (1943) и 'Феноменология восприятия'[25] (1945) Мерло-Понти. Данные работы являются синтезом феноменологического и экзистенциалистского мышления.
Два феноменолога, которых я выбрал для рассмотрения в данной главе, – Брентано и Гуссерль. Я буду иметь дело с их творчеством только в той степени, в какой оно имеет отношение к проблеме сознания и тела, но, прежде чем обратиться к этому, я кое-что скажу относительно центральных понятий гуссерлевской феноменологии. Когда люди рассуждают о феноменологии, то они, как правило, имеют в виду ее гуссерлевскую разновидность.
Наиболее важное различение, необходимое для понимания феноменологии Гуссерля, – это различение так называемой естественной установки и трансцендентальной субъективности.[26] Мир естественной установки представляет собой повседневный мир здравого смысла, который мы населяем тогда, когда не практикуем феноменологию. Он полон физических объектов и других людей, и я один из них. Мир трансцендентальной субъективности есть тот же самый мир, но рассматриваемый феноменологически. Этот мир, как он присутствует в моем непосредственном опыте, когда я воздерживаюсь от всех убеждений относительно объективной реальности или каузальных отношений объектов моего знания. Гуссерль называет это воздержание от убеждений 'трансцендентальной редукцией' или иногда – 'эпохе' ('эпохе' – греческое слово для 'воздержания от убеждения'). Важно отметить, что, вводя эпохе, Гуссерль отнюдь не становится сторонником берклианского типа идеализма. Гуссерль не отрицает, что внешний мир физических объектов и других сознаний, находящихся в причинном взаимодействии, существует, – он просто воздерживается от этого убеждения, чтобы заниматься феноменологией. Мы поймем это, если проведем различие между утратой веры во что-то и неверием во что-то. В рамках феноменологии Гуссерль не убежден в существовании внешнего мира, но он также и не разуверивается во внешнем мире. Он оставляет вопрос открытым.[27]
Результатом эпохе оказывается феноменологическое представление эго и жизни сознания. Подобно Декарту, Гуссерль придерживается взгляда, что я в принципе могло бы существовать, даже если бы не было внешнего мира. Тем не менее очевидно, что я уже больше не сможет обозначать мыслящее, живое человеческое существо, обладающее телом. Оно также трансформируется феноменологической редукцией. Я существую как чистое, субъективное предварительное условие опыта. Феноменологически я представляю собой трансцендентальное эго.
С феноменологической позиции открываются некоторые фундаментальные структуры сознания. Возможно, наиболее важной из них является различение ментального акта и его содержания, или 'ноэзиса' и 'ноэмы'. Ноэма – это то, что воспринимается, вспоминается и т.д. Ноэзис же – это действительный акт восприятия или воспоминания. При естественной установке это различие не выявляется. Оно доступно только для феноменологической рефлексии. Как только феноменологическая редукция окажется осуществленной, сущностные структуры сознания могут быть различены a priori с помощью рефлексии.
Далее значительный акцент будет сделан на учении об интенциональности. Интенциональностью ментального является приписываемая ему способность быть направленным на некоторый объект или содержание. Таким образом, всякое восприятие есть восприятие того или иного, любая ненависть есть ненависть к чему-то, любой страх есть страх чего-то и т.п. для всех других возможных видов ментальных состояний. То, что мыслится, чего боятся или что воспринимается, представляет собой интенциональный объект ментального акта. Чтобы ментальные акты демонстрировали приписываемую им интенциональность, интенциональные объекты отнюдь не должны существовать независимо от сознания. Сама идея интенциональности не обязана своим происхождением феноменологам: ее можно обнаружить в работах средневековых схоластиков. Тем не менее она имеет центральное значение для того способа, с помощью которого, как полагает Брентано, и проводится различие между ментальными и физическими явлениями. И именно к Брентано нам следует сейчас обратиться.
В работах Брентано интерес к проблеме сознания и тела проявляется прежде всего в его попытке найти ясную демаркационную линию между ментальным и физическим. В частности, в работе 'Психология с эмпирической точки зрения' (книга II, глава 1 'О различии психических и физических феноменов') содержится наиболее подробный анализ этой проблемы. Прежде чем найти полностью удовлетворительное, с его точки зрения, решение проблемы, Брентано рассматривает несколько определений 'ментального'[28], которые признает в разной мере несовершенными. В данной главе мы сможем проследить направление брентановской аргументации и, таким образом, проследить цепь рассуждений, которые привели его к собственному решению проблемы.
Брентано начинает с того, что отмечает присущее нам интуитивное или дофилософское, различение ментальных и физических феноменов, которое, однако, не проводится строгим образом. Мы в некотором смысле осведомлены и о ментальном, и о физическом:
Вся проблема в том, что значения двух понятий 'ментальное' и 'физическое' не ясны, и потому у нас нет строгого критерия для различения ментального и физического. Он следующим образом описывает свой проект:
Далее мы попытаемся решить, достигает ли он успеха.
Первая попытка Брентано зафиксировать различие ментального и физического представляла собой отбор примеров ментальных и физических феноменов. Можно было бы подумать, что эта процедура не обоснована, ибо, разумеется, Брентано уже должен был владеть различением ментального и физического, чтобы решать, какие примеры принадлежат к какому классу. На самом деле данная процедура не столь необоснованна, как представляется. Брентано уже сделал допущение, что мы фиксируем различие еще на уровне здравого смысла, и потому можно считать, что он просто уточнил то различение, которым нам обладаем. В любом случае, все же имеется различие между, с одной стороны, обладанием способностью
