сочувственно посмотрела на меня:
— Умер наш Ерофеич… Еще зимой, в феврале… Врачи сказали, сердце подвело… В возрасте он уже был… Родственников-то никаких его не нашли… На местном кладбище и похоронили… За могилкой-то наши сельские приглядывают… А кордон… Ну, порастащили ж все…
Спустя несколько месяцев я приехал по своим делам в город Коркино. Небольшое уютное поселение раскинулось в лесостепи нашего Урала… Коркино — шахтерский город. Уральский уголь — тяжелый уголь. Не сравнить с жирным карагандинским. Хоть любого местного шахтера об этом спроси. Вон того же Николая, единственного моего хорошего знакомого из этого городка. Сколько лет в штреках провел, чего только за эти годы не повидал. Всякое бывало. Тесно и страшно неудобно в наших шахтах-то. Бывает, что в штреках и в полный рост не встанешь, иной шахтер-забойщик, стоя на коленках, так и работает. Лицо покрыто черной угольной коркой, через которую ручейки пота пробивают свои крохотные русла. Сколько их сбежит из-под каски, увенчанной солнышком-фонарем — одному богу известно. Тяжелый отбойник так за смену врастает в ладони, что кажется, что не он, а твое человеческое сердце выколачивает угольные пласты один за другим. И насколько еще хватит его?.. На год, на два, на десять?..
Тяжелая работа, что и говорить… А самое страшное, что в смену, как в бой, уходишь… Не знаешь, где и когда тебе суждено рядом со смертью оказаться… Главный враг шахтера — он тоже внизу… Он незрим, неведом… Но он всегда рядом… О его присутствии напоминает хруст стоек и звуки оседающей под огромным давлением массы земли. Всем шахтам рано или поздно суждено обвалиться… Земля не терпит пустоты… И то, что шахтеры отвоевывают своим потом и трудом, она рано или поздно вернет себе…
Нет ни одного подземного рабочего, который не побывал в таких ситуациях. Дай бог силы убежать, ускользнуть от оседающих на тебя пластов. Кому удалось, те — счастливчики… Те, кого придавило — жертвы. А те, кто остался там, за пластами, но еще живыми, те — мученики. Темнота, нехватка воздуха, воды, нервное напряжение — вот пыточные инструменты… Ни надежды на спасение, ничего… Сиди и жди мучительной смерти…
Быстро закончив со своими общественными поручениями, я поспешил зайти в гости к Николаю. Он с радушием встретил меня, пригласил за стол. Я поинтересовался, как дела в семье, на работе, какова зарплата, и вместе с хозяином поразился тому, насколько скудно оплачивается нынче этот титанический подземный труд. Хозяин грустно ухмыльнулся моему негодованию. Пытаясь уйти от невеселой темы, он хлопнул меня по колену своей темнокожей рукой.
— Слышь, Димас, сейчас я тебе такое расскажу… Да, фиг с ней, с этой зарплатой. Я не об этом… Тут недавно на нашем угольном разрезе собачонка одна появилась… Махонькая, неказистая… Неизвестно, откуда пришла. Самое удивительное, что она с нашими шахтерами в штреки ходит… Они работают, а она рядом сидит… Не мешает… Молчит. И слушает. Внимательно так. Собачье ухо чувствительнее человеческого, что и говорить. Треск оседающей породы она слышит раньше всех. Вот тогда-то ее и не узнать… Рычит, за робу хватает, в безопасное место тянет. Сперва мы ей не доверяли, прогнать даже хотели… Да, вот, только после того, как она две бригады от верной смерти спасла, ей безо всякого сомнения верить стали… И не зря. Ни разу ведь не ошиблась. Мы даже упросили начальство ее в бригаду записать, на довольствие поставить… Без нее мужики теперь вниз и не опускаются. Стоит клеть, ждет собачонку. А она ни разу смену-то и не пропустила. Представляешь себе, Димас?..
— М-да… — только и смог сказать я. — Прямо как ангел хранитель…
Николай с жаром продолжил:
— …Ты дальше слушай… Когда эта четвероногая и ушастая и в соседней шахте трех мужиков из завала каким-то чудом вывела, тут и само начальство в сверхъестественное явление поверило… Понятно, собака их от такой головомойки избавила. Да, что там — от краха всей их карьеры спасла… Ведь узнай об этих авариях там, выше — полетели бы их головушки… А самое главное: семьям нашим шахтерским кормильцев оставило…
Вот только имя этой собачки так никто и не знает. Как только кликать не пробовали… Ни Жучка, ни Шарик…
Хотя, нет, имя-то все-таки объявилось. Случайно. На отчество старшего мастера она почему-то отзывается. Ерофеич…
Сабир
…Есть у нас молодой начальник смены по фамилии Морошкин, а по имени Адольф. Чем он таким достал родителей в первые дни своего существования — даже представить не берусь, но, видимо, повод подарить ему именно такое имечко нашелся. Вот этот самый Адольф и взял меня на «слабо». Он накануне махнул пятьдесят кэмэ на лыжах и целый день до всех в цеху докапывался: а слабо махнуть со мной марафонец? А слабо? Достал всех, как маму-папу во младенчестве. Он и ко мне подкатил: а слабо, Михалыч? Ну, я ему и брякнул: а не слабо, Адольф.
Ну-ну, говорит он — и с головы до ног, как сержант новобранца. Салажонок. Думает, я всю жизнь аппаратчиком вкалывал и кроме цеха нашего занюханного ничего не видел. А меня, между прочим, знала сама Клавдия Боярских, королева Инсбрука. Ну, кто помнит такую? Э, темные, хилые люди. Клавдия тогда на зимней Олимпиаде три золотые медали разом взяла, а я в ту пору как раз ходил в подающих надежды — так что мы с Клавдией то и дело сталкивались. Свердловчанка, между прочим, землячка.
Может, и у меня бы на кухне золото висело — кабы лодыжку не сломал. Случилось это накануне очередной спартакиады. Доктора меня на ноги поставили быстро, да только на соревнованиях я даже в первую пятерку не попал — и тренер решил, что надежды я уже не подаю. Так что в большой спорт я не вошел, хотя около дверей все-таки потоптался. Да и жилка спортивная осталась на всю, как говорится, последующую… Хотя о том периоде мало кто знает. Так, друзья… Вам вот сейчас рассказал. А Морошкину по имени Адольф я бы и за стаканом не обмолвился, потому что он пижон. Студентами мы пижонов били.
Ладно, Михалыч, сказал юный Адольф, подруливай в субботу в парк, посоперничаем. Представляете, он меня хотел по парку гонять! Знаете, есть у нас такой, типично заводской, трудовой культуры и рабочего отдыха, с белеными мужиками в касках, толстоногими крестьянками со снопами себя чуть шире и фонтаном, где центральная фигура раздирает пасть непонятно кому, быть может, судя по общей рабочей тематике, своему токарному станку.
Нет уж, говорю, товарищ начальник, сражаться так сражаться. В чисто поле выйдем, на целину. И пойдем не пятьдесят, а шестьдесят восемь километров, и молодые выгуливающиеся мамаши глаза на нас, сильных и красивых, пялить не будут.
Ну-ну, сказал Адольф, нисколько не пугаясь и отвалил с видом несокрушимого превосходства. Пижон.
Участочек я действительно имел в виду хороший, можете следом сходить. Доезжаете на электричке до Усть-Кучумки и прямо от станции пилите строго на запад, держа по левую лыжу старую шоссейку. От Усть-Кучумки до Полозова, где вторая ветка проходит, как раз и наберете шестьдесят восемь кэме, побольше, чем хваленая марафонская дистанция.
Лыж я в ту зиму еще не касался, грешен. Правда, они у меня всегда ухоженные, как лошадки у доброго жокея. Ремни и крепления касторочкой хорошенько пропитаны, деревяшечки отшлифованы. Они у меня лет пятнадцать уже — и все как новенькие.
А у Адольфа лыжи… Мечта спортсмена: финские, гоночные. Как говорится в одной рекламе и по другому поводу, бешеных бабок стоят. Впрочем, если по уму разобраться, и мои старички — «made in
