Надо позвонить еще, подумал я, но вместо этого вытянул руку перед каким-то «Жигуленком». Все правильно, чего звонить, когда можно доехать — тут езды-то минут двадцать.
— На Федяшево, — сказал я и тут же увидел Турнепса собственной персоной: он вылетел под дождь, как вырвавшийся из Лабиринта Минотавр. Следом выпорхнул еще один гоблин — похоже, в Лабиринте сегодня день открытых дверей. Оба ошалело оглядывались по сторонам. Я подождал, пока мой взгляд пересечется с турнепсовским, помахал и сел в машину.
— Гони, родимый!
Вняв моему призыву, водила гнал на пределе разрешенной скорости. Я почти не следил за дорогой, вяло думая о том, что сегодня душа явно не в ладах с телом. Если уж не пожелал ехать на работу, то можно было отправиться отсыпаться, перепоручив дела Мишке как верному собрату по бизнесу. А вместо этого я прусь в Федяшево, в Мишкину усадьбу, хотя его там, наверняка, нет.
В зеркале заднего вида то и дело возникал черный «джип». К счастью, водила был слишком сосредоточен на дороге, чтобы замечать погоню.
Мы вырвались из города, как пробка из бутылки с шампанским. Следом, заметно отстав на последнем светофоре, вылетел и «джип». Интересно, и чего они ко мне прицепились?
— Притормози, командир, — попросил я и, когда удивленный водила остановился, не оглядываясь пошел прочь от дороги по высокой мокрой траве.
Странно, когда я был здесь в последний раз, трава была намного меньше. Стоп, а когда я здесь был? Не помню. Но не вчера, это точно. Снова и снова в памяти всплывала вечеринка, танец с какой-то девицей, расслабившийся Мишка в криво застегнутом пиджаке — а все остальное покрывала тьма.
Я успел дойти до подлеска, когда сзади раздался визг покрышек. Оглянулся. Их было только двое — сам Турнепс и тот гоблин, со смутно знакомой физиономией.
…И все-таки, почему я решил, что трава была выше?
Метров через двадцать я вышел на проселок, уводящий в глубь леса. Стало сумрачнее и свежей. Вдоль дороги в тени елей замелькали сиреневые огоньки волчьего лыка. Я шел, загребая ногами влажную серую хвою. Мне снова стало жарко: жар накатывал, рождаясь где-то в области солнечного сплетения и стремительно поднимаясь по телу толчками, словно нагнетаемый насосом. Метров через двести дорога исчезла, растворившись в траве. Но я все равно шел, придерживаясь дороги-невидимки, отводя лапы молодых елок и обходя конусы лесных муравейников, а когда наконец остановился, тотчас же услышал торопливый шорох. Один шагал по дороге, другой — чуть в стороне.
Я почувствовал, что больше не могу бежать. Мне нужно было повернуться и спросить: зачем они преследуют меня? Что им нужно, этим уродам, почему они не могут оставить меня одного, вместе с моей головной болью, с жаром в крови, с темнотой в памяти?
Я стал торопливо продираться сквозь заросли. Лес пошел под уклон, под ногами зачавкала вода. Серая гнилая трава, длинная, как космы ведьмы, струилась по воде в низинах, путалась в ногах, скользила, срываясь струпьями и обнажая черную землю. Я едва не падал, в последний момент цеплялся за ветки и стволы…
И тут лес расступился. Передо мной открылось широкое поле с высокой травой. Вдалеке виднелось заболоченное озеро с горбатыми островками, оккупированными серебристо-серой ольхой, осокой и тростником.
Жар стал невыносим. Огонь достиг гортани и выжег ее, лишив возможности даже стонать. Он пробился по ноздрям прямо в мозг и следом ворвались тысячи запахов, неизвестных и знакомых. Прелой листвы, еловых игл, хрупких бледных грибов, сосущих сок из черных трухлявых пней, запахи далекого болота… И еще я почувствовал запах пота и табака, запах азарта вперемешку со страхом, потому что те, кто шли за мной, боялись — не меня, а старого леса, с его вечными сумерками, тяжелым воздухом и ощущением смерти… А потом я увидел Турнепса.
Он был далеко, его лицо лишь на миг возникало в узких просветах намертво переплетенных ветвей — но и этих мгновений было достаточно, чтобы рассмотреть обезьяний профиль под ежиком рыжеватых волос, белесые ресницы немигающих глаз, темные веснушки и несколько рубцов на левой щеке. Турнепс двигался почти бесшумно, но для меня каждый шаг звучал, как удар по рельсу. Ближе, ближе.
Он обернулся стремительно — быстрее, чем я оказался рядом, но я и хотел, чтобы он успел разглядеть меня. Мне были нужны его глаза, я заглянул в них как в зеркало и увидел все, что скрывалось за темной пеленой… Ночь, проселочная дорога… «Притормози… Отолью…», — заплетающимся голосом сказал Миша. Маринка фыркнула, а в следующий миг я увидел в зеркале заднего вида глаза Михаила: совершенно трезвые, холодные, и на уровне глаз — дуло пистолета. Три выстрела перекрыли музыку, визг Маринки и шелест дождя… А потом они стояли в свете фар нашей машины и курили — Михаил и те, из второй: Турнепс, начальник службы безопасности турнепсовской фирмы и еще кто-то, кого я не знал, но чье лицо врезалось в память навечно. Охранник-гоблин принес трос, они зацепили машину и…
Снова все исчезло, погружаясь во тьму, но и мига озарения оказалось достаточно, чтобы понять, для чего мы оба здесь, откуда эта боль и как от нее избавиться.
Я шагнул навстречу, и мои пальцы сомкнулись на толстой шее. Турнепс нажал на курок. Свинец в клочья разорвал грудную клетку, мешая в кашу ребра, сердце, легкие… но что значила эта боль по сравнению с той, что я уже терпел? Я мягко усиливал давление, наблюдая, как вытекает жизнь из распахнутых глаз моего убийцы. Я чувствовал, как его тело вибрирует от неконтролируемой предсмертной дрожи. Он уже не стрелял, а бил по рукам автоматом, пытаясь расцепить хватку. Поздно.
Я осторожно опустил его тело на землю. Откуда-то появились муравьи — большие, черные. Вначале всего несколько, потом — все больше и больше. Равнодушно оббегая мои ботинки, они спешили к распростертому телу, взбирались на него, отпихивая друг друга, и вскоре Турнепс исчез под шевелящимся черным ковром.
Я отвернулся и увидел второго. Гоблин стоял метрах в тридцати, открыто, как мишень в тире, только втянув голову в плечи и согнувшись…
— Арнольд… — осторожно позвал он.
Мне гоблин не был нужен и я, не задерживаясь, прошел у него за спиной. Охранник остался все так же стоять, пригнувшись к земле. Из разорванного горла густо шла темная кровь. Я на ходу отер ладонь о затянутый мхом ствол ели. Я слышал, как кровь из раны гоблина частой капелью шуршит в траве. Потом он упал.
Я пошел в сторону озера, пробираясь по высокой, уже немного увядшей траве к зарослям ольхи. В этом снова было странность — то, что трава выросла и подвяла, что в поредевшей, уже местами буреющей листве ольхи виднелись сережки — когда все это успело измениться? Ведь я уже был здесь, совсем недавно, может быть, вчера, — но тогда все было по-иному… Мне казалось, что я знаю ответ на эти вопросы, но чтобы получить их, нужно обязательно возвратиться в лес. И я бы так и сделал, но боль снова обжигала, и на этот раз дождь уже не облегчал ее. Мне нужно было больше воды, намного больше, чем мог дать дождь.
По щиколотку в воде, я брел между высоких кочек, осторожно отводя от лица длинные хлысты молодых ив и придерживая растопыренной левой рукой месиво на груди. Обошел хилую рябинку, испачканную частыми крапинами рыжих ягод, но почему-то без птиц. Хотя нет, вот они — просто молча сидят, замерли и внимательно наблюдают за мной. Я поднял руку к ближайшей, но птичка даже не шелохнулась…
Потом кустарник поредел, а идти стало труднее — ноги засасывало в ледяную жижу. Однако этот холод убивал боль и снимал жар. Поэтому я, не останавливаясь, двигался в глубь озера, туда, где вода чище и холоднее. Я по-прежнему чего-то боялся, но огонь, разрывающий тело на части, был сильнее, чем страх. Я лишь нашел силы обернуться на далекий уже берег, на лес, едва видимый за зарослями ольхи. Дождь не прекращался, но закатное солнце, выпроставшись из-за туч, сверкало на влажных шатрах старых елей.
Вода поднялась до пояса, потом — по грудь, и вместе с ней приходило облегчение. Огонь поднимался выше, концентрируясь теперь в шее и голове, и чтобы избавиться от него, я шагнул вперед еще раз и еще…
Вода колыхнулась у самого рта. Еще шаг. Я вдохнул, пытаясь набрать побольше воздуха в обожженные легкие, но вместо этого туда хлынула болотная вода. Мне вдруг стало страшно, очень страшно,
