– А что мешает? – спросила Вика без улыбки, и их взгляды встретились. Оба были серьезны.
– Я человек служивый, – спрятался Пафнутьев за шутку. – Было бы указание.
– Считайте, что вы его уже получили.
– Ох, Вика... Все эти твои штучки заставляют мое сердце время от времени попросту останавливаться.
– Какие штучки, Павел Николаевич? – И Вика так захлопала невинными своими глазами, что сердце Пафнутьева и в самом деле готово было остановиться. Но он решительно взял себя в руки.
– Не надо нас дурить, Вика. Не надо нас дурить. Знаешь, какой я умный? Ты даже представить себе не можешь, какой я умный. Иногда самого ужас охватывает.
– Представляю, – сказала она, закинув ногу на ногу.
– Боже! – воскликнул Пафнутьев.
– А что такое? – не поняла Вика.
– Да у тебя, оказывается, и коленки есть! И какие коленки!
– Какие есть, – скромно сказала Вика, одернув юбку.
– Что Андрей? – спросил Пафнутьев, отлично сознавая, что этого вопроса задавать не следовало, но он решил быть честным по отношению к своему юному другу.
– Не знаю, – холодновато ответила Вика, ответила не только на этот вопрос, но и на все последующие, связанные с Андреем, связанные с кем бы то ни было, кроме Пафнутьева. Он понял. Помолчал.
– Ну ничего... Никуда он, бедолага, от нас не денется. Все хорошо, Вика. Знаешь, у законченных наркоманов, да и у начинающих тоже, бывает так называемая ломка. Это когда заканчивается действие одной дозы наркотика, и уже хочется, мучительно, нестерпимо хочется новой дозы. Страдания человек испытывает совершенно невероятные. Вот и у него сейчас идет такая ломка.
– Сколько же ему можно еще ломаться?
– Это от него не зависит, это от организма. Как природа-мама определит, так и будет. А мы со своими жалкими потугами во что-то вмешаться, что-то изменить, ускорить, замедлить... Можем только помешать. Он чувствует, что прежний наркотик кончился, действие его ослабло, но боится себе же признаться в этом. Ему кажется, что здесь есть что-то нехорошее. Он ошибается. Тут все нормально. Так и должно быть. И никак иначе.
– Павел Николаевич, – проговорила Вика каким-то другим тоном, – скажите лучше... Как вы поживаете? Что вас тревожит, что радует, что тешит?
– На все твои вопросы отвечаю одним словом – Амон. Твой сосед. Меня радует, что удалось познакомиться с ним довольно плотно, но меня тревожит то, что некоторые люди, – он поднял глаза к потолку, – выпустили его... Напрасно. Ох, напрасно. Но меня тешит полная неопределенность – они не знают, как им быть дальше... Ну да ладно. А тебя он не тревожит?
– Пока нет... Пропал куда-то. Вся компания съехала с квартиры. Тишина.
– Они в самом деле съехали или просто затихли?
– Съехали. Я на их двери укрепила волос... Если бы дверь хоть раз открылась, я бы сразу это поняла. Не открывалась. Мой волос все эти дни остается на месте.
– Легли на дно, – сказал Пафнутьев с огорчением. – Ну ничего, проявятся, крючок мы забросим уже сегодня вечером. Клюнут. Или, лучше сказать, проклюнутся. Тебе не хочется поменять квартиру? Я бы мог посодействовать.
– И это советуете вы? Начальник следственного отдела?
– Да, Вика. Это советует тебе начальник следственного отдела. Человек, который кое-что знает.
– А им вы не хотите посоветовать поменять квартиру? Посодействовать в этом? На более удобную, с зарешеченными окнами, с хорошей охраной, с регулярной кормежкой? А, Павел Николаевич?
– Именно над этим и работаю.
– Успешно?
– Очень.
– Тогда я остаюсь в своей квартире.
– Смотри, Вика... Мне бы спокойней спалось, если бы я знал, что ты не рядом с ними...
– Павел Николаевич, – весело рассмеялась Вика. – Вы вынуждаете меня говорить неприличные вещи... Мне бы тоже спокойней спалось, если бы я знала, что вы рядом! Игра слов, да?
– Видишь ли, – смутился Пафнутьев и довольно заметно покраснел, – в каждой шутке есть только доля шутки.
– А все остальное? Правда?
– Да. Шутка – это только форма. А содержание... Содержание остается неизменно суровым. У меня тоже напрашиваются игривые слова... Но мне не хотелось бы их произносить игриво... А то мы все шутим, шутим, все боимся, как бы нас всерьез не приняли, как бы...
Резкий телефонный звонок прервал Пафнутьева.
– Слушаю, – сказал он уже другим голосом, суховатым и требовательным.
– Тут опять наш приятель не очень хорошо себя ведет, – Пафнутьев узнал голос стукача Ковеленова.
– И в чем это выражается?
– Зверское избиение без видимых на то оснований, – помолчав, ответил Ковеленов. – Не знаю, выживет ли...
– Кто? – недовольно спросил Пафнутьев. Что-то не нравилось ему в сегодняшнем разговоре со стукачом, что-то настораживало. Ковеленов явно выпадал из своего обычного, чуть снисходительного, насмешливого тона. Впрочем, это могло объясняться и необычностью обстановки, неудобством расположения телефонной будки, мало ли чем еще...
– Жертва, – ответил Ковеленов напряженным голосом. Обычно он говорил легко, как бы слегка посмеиваясь и над собой, и над той таинственностью, к которой прибегали оба, скрывая ото всех на свете свою связь, свое сотрудничество. Так уж у них установилось с самого начала – даже самое важное сообщать походя, бесцветным голосом, с улыбкой, а то с этакой кривоватой ухмылкой, какая бывает у людей, жалующихся на несварение желудка, запор или еще какую-нибудь хворь, о которой в приличном обществе и сказать-то неловко.
– Я там нужен? – спросил Пафнутьев.
– Решайте... Думаю, для общего образования и не помешает... А там уж вам виднее, как оно и что.
Пафнутьев все больше настораживался. С одной стороны, сам звонок говорил о том, что Ковеленов продолжает работать, сообщает ему о местонахождении человека, которого он ищет, и в то же время в его словах явно звучало какое-то замаскированное предостережение.
– Из наших там есть кто-нибудь?
– Есть... Но они, по-моему, не знают, как им поступить, как жить дальше...
– Они его взяли?
– Повода не находят. Вот если помрет, или еще чего пострашнее с ним, то есть с жертвой, случится, тогда, глядишь, и это самое... – продолжал мямлить Ковеленов.
– Мне кого-нибудь прихватить с собой?
– Не помешает, хотя хватает тут вашего брата, – ответил Ковеленов с легкой, но четко услышанной заминкой. И Пафнутьев еще больше озадачился – такая заминка проскакивает, когда человеку кто-то подсказывает, что говорить.
– Ты там один?
– Нет.
– Кто еще?
– Да много разных...
– Кого много? Твоих ребят, моих, случайных?
– Всех хватает.
– Ничего не понимаю! – резко сказал Пафнутьев в трубку.
– Я тоже.
