Четыре друга на фоне столетия

Борис Пастернак (он выпил флакон йода) сделал на глазах бабушки Прохоровой, матери Милицы Бородкиной. Это случилось в квартире в Трубниковском переулке.

Потом женщина лично рассказала Вере, что тут же дала поэту стакан молока и все обошлось…

* * *

Зинаида Николаевна была весьма своеобразной женщиной. На Пастернака смотрела сверху вниз.

Она по-своему была очень красивой, с ликом греческой маски — черные волосы, огромные черные глаза и всегда почему-то скорбное выражение лица.

Я имела счастье знать художника Фалька, он был настоящим философом. Я спросила как-то у него:

— Роберт Рафаилович, почему все так влюблялись в Зину? Она же такая суровая.

На что Фальк ответил:

— В ней была тайна. Ее молчание не предполагало духовную неразвитость.

Хотя в чем-то и она в Зинаиде присутствовала.

Например, Генрих Густавович читал в словаре слово «аккуратно» и шутливо комментировал: «А моя первая жена Зиночка писала это слово через „о“ и с одной буквой „к“. Поэтому мы с ней расстались».

Она была музыкальной. С Нейгаузом познакомилась в Киеве, где была его ученицей. А вообще они все, как я уже говорила, из Елисаветграда — и Зинаида Николаевна, и тетя Милица.

Моя прабабка мечтала выдать своих детей за дворян, и одна из ее дочерей, мать Милицы, вышла замуж за предводителя дворянства в Елисаветграде.

Во время Гражданской войны Нейгауз оказался в Киеве, начал преподавать, там у них и начался роман.

Генрих Густавович так описывал свой брак: «Сначала я заболел скарлатиной, и Зина за мной ухаживала. А потом она заболела, и ухаживать начал я. А потом родился Адик».

Расстались они в двадцатых годах. В 1927 году у них родился сын Стасик, а уже в 29-м появилась Милка, дочь Нейгауза от тети Милицы. В этот промежуток Борис Леонидович и влюбился в Зину, ради которой развелся с женой.

Сыновей Зинаиды и Генриха Густавовича Пастернак воспринимал как родных детей.

Стасик был красивый. А про Адика и вовсе говорили, что с него можно было писать греческого бога. Какое-то удивительное смешение Зининых жестких черт и черт Нейгауза. Огромные синие глаза, золотые волосы. На него оглядывались на улице, его писали художники.

Они жили на даче с Борисом Леонидовичем. «На даче спят два сына, как только в раннем детстве спят» — это Пастернак писал про Адика и Стасика. Но сам Стасик говорил: «Он был замечательный отчим, но все-таки отчим». Они обожали отца…

При этом Стасик до конца жизни не мог простить матери, что она фактически отказалась от него. Зинаида Николаевна ведь взяла к себе Адика, а Стасик остался жить с Нейгаузом и тетей Милицей.

Тетя вспоминала, как на подмосковной даче купала в бочке Стасика и своего племянника Сережку. А Адик в это время был в Грузии, куда Зинаида Николаевна с Пастернаком уехали в свадебное путешествие.

Мне потом жена Стасика Галя рассказывала, что он долго не мог назвать Зинаиду Николаевну «мамой». Говорил: «Она предала меня».

Почему Зинаида Николаевна ушла к Пастернаку? Тайна женского сердца.

А потом Генрих Густавович изменял ей, безусловно. Он даже говорил: «Пытался скрыть от жены, но все равно узнала. Сказала только: „Какой у тебя вкус, если ты встречаешься с этой женщиной?!“»

* * *

Так получилось, что семейная жизнь Бориса и Зинаиды Пастернак началась в Грузии.

И там же, очень скоро после расставания с Зинаидой и женитьбе на Милице, у Генриха Нейгауза появилась фактически вторая семья.

О том, что великий пианист и профессор приезжает в Тбилиси к преподавателю музыкального училища Людмиле Погосовой, знал весь город. Да и сам Нейгауз, кажется, не делал из этого большого секрета.

В Тбилиси он часто приходил на уроки к Людмиле, слушал ее учеников и неизменно прямо говорил все, что думает о способностях или отсутствии оных у того или иного воспитанника. Некоторые из них до сих пор с содроганием вспоминают весьма нелестные сравнения, которыми их награждал Генрих Густавович.

Его наиболее знаменитыми учениками считаются Эмиль Гилельс и Святослав Рихтер. Но для самого Нейгауза самым любимым был все-таки Рихтер. По крайней мере, бывая в Грузии и встречаясь со студентами музыкального училища и консерватории, Генрих Густавович говорил только о нем, именно его ставил в пример.

Хотя, когда Нейгауза попросили назвать величайшего пианиста XX века, он ничего не ответил. И процитировал гениального скрипача Исаака Штерна, который на аналогичный вопрос, только о скрипаче, ответил, что «первых много. А вот второй — Давид Ойстрах».

И это, наверное, самый точный ответ. Есть вещи, которые нельзя измерить с помощью линейки. Определение лучших в искусстве равнозначно разрешению дилеммы, кто более гениален — Бах или Бетховен, Моне или Ренуар, Толстой или Достоевский…

* * *

Рихтер был не просто любимый ученик Нейгауза. Он был главный пианист всего Советского Союза.

И сегодня, когда о том или ином музыканте прошлого мы можем судить лишь по записям, объективного ответа на вопрос о том, кто был более великим, дать невозможно.

Имя Рихтера всегда было на слуху, ему поручали самые ответственные выступления, он сделал, пожалуй, наибольшее количество музыкальных записей. При этом, правда, Рихтер никогда не был официальным (читай — приближенным к властям) музыкантом. И за то, как сложилась его жизнь, он мог быть благодарен только Судьбе, пославшей ему такого учителя, и самому себе. Потому что стать первым, согласно чьему-то распоряжению, можно, а вот любимым — никогда.

А Рихтера безусловно любили. Везде, куда бы он ни приезжал. И, конечно же, Нейгауз не мог не гордиться этим.

Несколько раз они вместе оказывались в Тбилиси. Милица Сергеевна и Нина Львовна оставались в Москве, и Нейгауз с Рихтером могли вкушать все радости свободной жизни.

Правда, Генрих Нейгауз и в Тбилиси оставался человеком семейным. Каждый вечер он возвращался к Людмиле Погосовой.

Их отношения продолжались не один десяток лет и закончились только в 1964 году со смертью Генриха Густавовича.

* * *

Тетя Милица тоже знала об изменах и увлечениях Нейгауза и все прощала. Она была для него идеальной женой. Иногда Генрих Густавович говорил ей: «Ну сними же свои розовые очки, нельзя быть такой наивной». Хотя порой именно эта наивность помогала сохранить мир.

Нейгауз был непростым человеком, очень экспансивным — то смеялся, то плакал. И когда он совсем уж выходил из себя, тетя Милица говорила: «Ну-ну, хватит, а то мы сейчас все взлетим на воздух!»

Зинаида Николаевна была прекрасна загадочной суровой красотой.

А еще была отличной хозяйкой. У Бориса Леонидовича — а он любил порядок — всегда был вкусный стол, такого замечательного борща я больше нигде не ела. Обед подавался строго в положенное время.

Как-то день рождения Пастернака совпал со страшным разгромом, начавшимся после присуждения ему Нобелевской премии. Как его только не называли в газетах, фраза «лягушка в болоте» была самой безобидной. А приглашения гостям были разосланы. Многие артисты Художественного театра его получили, Борис Леонидович был очень дружен с этим театром. И все они звонили потом Генриху Густавовичу и по