Коммунисты и остальные немцы
«48-летний доктор Эрих Апель[35], ушел из жизни, как истинный немец», — написано в большинстве западногерманских некрологов. Будучи живым, он был не немцем, а коммунистом. Обращение Эриха к оружию, неверно понятое как предупреждение членам партии и советам, позволило бы прислушиваться к Федеративной республике [Германии], если бы политический смысл поступка не был заклеен лозунгами.
Вот что пишет официальная служба партии ХДС: «Апель был одним из немногих функционеров Ульбрихта, знающим преимущества известных послаблений в экономике, которые были проведены в Румынии, Польше и Венгрии по сравнению с закрытой экономикой СССР, и требующим таких же послаблений для ГДР. Требовал напрасно».
Для чего Апель выступил таким образом (а именно, с выводами, которые нашим западноевропейцам могут показаться странными)? Для большей экономической независимости национальной экономики ГДР. Любое коммунистическое правительство за пределами России недолго отказывается от попытки, которую практики советов упорно отвергают, — увеличивать расходы на всеобщие нужды.
Моральная поддержка, о которой ходатайствует Вашингтон из-за Вьетнамской войны, удовлетворила бы работоспособных американцев. А Советская Россия, напротив, сама загоняет себя в угол, но придает большое значение материальным жертвам союзных с ней коммунистических правительств. Таким образом, строятся национальные отношения в защиту советско-русских прав. Конфликты возникают, вероятно, даже с совестью.
Такие конфликты приводят не только к тому, что кто-то снабжает газету или депутата секретной информацией и таким образом ставит себя под удар, но также и к тому, что потом под давлением жизненных потребностей возникают ситуации, в которых этот человек застреливается.
Достаточно ли этого для того, чтобы теперь запоздало вешать на ленте Эриху Апелю медаль за сопротивление против красного злого духа? (Газета «Бильд» в воскресном номере сравнивает его с вымоиной, которой Гитлер сунул бы в руку пистолет, как теперь Апелю Ульбрихт: хороша же нелепая пропаганда на Западе, которая уже активно используется на Востоке?) Или нужно направить взор на ту страну, в которой, по официальным данным, проживают граждане ГДР?
Можно допустить, что, если бы это было нужно на Западе, даже Ульбрихт с удовольствием продал бы свои продукты дороже. Подписал ли он советские требования только из раболепия? Вероятно, все же не совсем. Его режим не может существовать без тесного сотрудничества с Советами. Он зависит от них гораздо больше, чем Федеративная республика от США.
Федеративная республика также должна соглашаться с активно высказываемыми желаниями США (торговля с Китаем, трубное эмбарго, Вьетнам), хотя она несравненно самостоятельнее (или могла бы быть самостоятельнее), чем ГДР. Но она черпает из полного ведра, а ее оборонительные силы — из самого полного. Россия — первая по величине страна в мире, а ГДР как седьмое по величине индустриальное государство является сравнительно бедной страной, чья экономика дорого платит за эксперименты правых сил.
Конечно, Федеративная республика могла бы смягчить зависимость СЕПГ [36] от Москвы. Каждый руководитель СЕПГ должен уступать Советам, до тех пор пока ГДР объявлена вне закона на Западе и экономически изолируема. Если бы имелись, однако, лучшие политические и экономические отношения между Бонном и Восточным Берлином[37], то Апель имел бы защиту с тыла, то появилось бы больше Апелей и не было бы ни в коем случае сказано, что Ульбрихт, который является опытным оппортунистом, им не помогал.
Хотя Вилли Брандт сумел сообщить свои сказочные сведения о «тяжелых дискуссиях» между Ульбрихтом и Апелем, имевших место ранее, можно предполагать, что оба политически двигались к веревке. Только экономист, который расплатился за противоречия, очевидно, не осознавал преимущества политика.
Мы можем и дальше радоваться, когда на Востоке появляются экономические проблемы. Но зачем нам это нужно? Мы можем с чистой совестью считать экономическое укрепление СЕПГ политической помощью, которая только укрепляет упрямство коммунистов, но неверно, преувеличенно произнесенная, приводит к хорошим результатам. Поначалу это может отражаться так. Только если мы хотим эволюции в Центральной и Восточной Европе — а что еще мы можем желать? — тогда мы должны делать ее возможной. В СЕПГ имеются силы, схожие с силами в Румынии, Польше и Венгрии, которые хотят лучше вести хозяйство и использовать достижения экономики ГДР. Они не имеют никакой позиции против Москвы до тех пор, пока их и ФРГ рассматривают и с ними обращаются как с кликой.
Москва и Восточный Берлин имеют объединение, которое теснее, чем какое-либо другое между двумя коммунистическими системами. Но люди СЕПГ не были бы людьми, если они не пытались выбраться из тесных оков, из строгой опеки. Однако Федеративная республика, которая, как единственная власть, могла бы активно помогать ей в этом, желает, чтобы ГДР оставалась известной как эксплуатируемая армейская колония, для того чтобы еще дальше отдалить страну от мирного дня «икс» и от мирного освобождения, для того чтобы можно было требовать от западных властей «эффективную немецкую инициативу с содержанием».
Эрих Апель — это немецкая действительность, это инициатива с содержанием. Но в чем ее цель — спорить с политиками, которые все вместе выступают против правильной торговли между западным союзником и ГДР. Они не желают согласиться с этим. Как прекрасно, что наш бундестаг так единодушен!
Журнал «Шпигель», 1965 год
Перевод
Лекс Шпрингер[38]
Демократия необязательно подразумевает народовластие, господство народа. Народ высмеян Генрихом Гейне как «колоссальный Санчо Панса» и «суверенный король крыс», как «бестолковейший Иван-дурак», который для того же самого Гейне, однако, и «справедливый император, призывающий действовать», поэтому народ не может господствовать. Он не знает, для чего с ним беседуют и торгуются, указывают ему X и Y и разражаются слезами радости, когда он отмечает на выборах X и Y.
Народ обычно спит или смотрит футбол. Он не может господствовать. Но все-таки он может во сне разваливаться и потягиваться, может поворачиваться с одного бока на другой и этим вызывает то, что называется сменой правительства. Для того чтобы определить, может ли страна называть себя демократической, не является критерием тот факт, есть ли в стране компетентное большинство граждан или же правители влияют на человеческий рассудок, к благоразумию которого так часто апеллируют.
Таким образом, имеются ступени демократии, и можно с уверенностью сказать, когда образованное демократическим путем общество с легкостью выберется из климата демократии. Так или иначе, один критерий беспристрастно указывает на поворотный пункт: ни один отдельный гражданин, каким бы богатейшим и могущественнейшим он ни был, не может преуспеть в разрушении общества, не получив отпора общественности. Мужчина, существование которого несовместимо с правилами демократического общества, либо вызывает на дуэль демократическое правительство, либо пытается сорвать с него маску и указать на отсутствие в нем демократии.
Тот, кто угрожает демократической конституции, не обязательно должен быть плохим парнем. Иногда это человек с большой буквы, такой как маршал Пилсудский или генерал де Голль; тогда он пользуется огромным уважением, как, например, генерал Дуглас Макартур. Также может быть, что он безумно богат и владеет экономическими ресурсами бедной страны, как это делает, например, «Юнайтед фрут компани» в Центральной Америке.
У нас в Федеративной республике имеется со времени развала католического папства только один мужчина, который должен доказать, что, хотя мы противостоим СЕПГ с ее ложью и правдой, для нас высшей заповедью является благо народа, а не интересов клики: я подразумеваю гамбуржца-издателя Акселя Шпрингера. Он кажется до глубины души невинным, когда его разрастающийся концерн угрожает свободному формированию общественного мнения. Он, мечтательный преобразователь и гениальный торговый агент, вдохновленный мистификатор его собственного успеха, принимает, вероятно, как судьбу и расположение Бога то, что таит для честных людей, живущих вне его мало-великого космоса, гигантскую
