Цветы коровяка дрогнули, раскрылись шире, начали лучиться жёлтым светом. От них шло тепло и струился густой, медовый, сонный аромат.
— Греет, — шепнула Данка. — Там, в лагере, был костёр и вдруг погас. Почему это мы, вместо того чтобы спать, пошли сюда?
— Меня что-то тянуло, но только не за руку, — сказал Андрейка. — Так… будто где-то в животе…
Здись потёр рукой лоб, тряхнул головой.
— Он нам велел идти с ним… Потому что мы будто бы Рыцари Серебряного Щита и будто бы тот Клад мы нашли вместе, мы и подписали… Я уже плохо помню, что он говорил. Мне не хотелось, но я всё-таки пошёл. Что-то меня как бы подталкивало.
— Подталкивало… Тянуло… Любопытно… — ворчливо пробурчала Данка и сонно добавила: — Эти цветы так сладко пахнут… Жаль, что у нас нет уже Клада. Столько денег…
— И крестик такой красивый… — пожалела Кристя.
— Можно было бы хоть той водки взять немного с собой, — мечтательно проговорил Здись. — Я дал бы её отцу, и тогда, может, он не стал бы сердиться…
— Жалко Двойного Клада, — тяжело вздохнул Андрейка.
— Тройного…
— Пусть Тройного. Я не очень хорошо умею считать. Но всё равно жалко его. Уже нельзя будет сделать так, чтобы на обед мама давала только третье блюдо… И попадёт нам здорово.
— Может, и попадёт, но зато можно будет хоть выспаться.
— Пошумят они немного — и всё. Они нас любят…
— Яхту взяли мы без разрешения. И Азор куда-то запропастился. — Огорчённый всем этим, Здись грел руки над коровяком, медленно сгибая и вновь разгибая пальцы.
А количество цветов на «медвежьем ухе» быстро росло, раскрывались всё новые и новые бутоны, и вот уже всё растение светилось, как жёлтая люстра. На дне жёлтых чашечек-цветков колыхались на красно-фиолетовых ножках тычинки, между ними кто-то копошился, и вдруг оттуда начали выскакивать маленькие рогатые человечки. Они спускались по листьям на землю, с шелестом росли, и вскоре вокруг ребят молчаливо застыла толпа чертей.
— Снова та же самая игра, — буркнул Андрейка и громко спросил: — Прошу прощения, зачем вы сюда пришли, господа? Мы вас не звали…
— Хи-хи! Ху-ху! — загоготали черти. — Зачем? По ваши души, за вашими уважаемыми милыми душечками…
— Глупые вы, — рассердилась Данка. — Говорите на эту тему с паном Твардовским, когда он вернётся.
— Ху-ху! Хи-хи! Какая важная — поглядите-ка на неё! — снова захохотали черти.
— Тихо! — раздался грозный окрик, и бестии тут же замолкли, поджали хвосты, повели ушами.
— Тишина и покой! — повторил Твардовский, расталкивая толпу чертей. — Я уже вернулся.
Он остановился возле ребят, а рядом с ним застыли Гараб и другой чёрт, в котором без труда можно было узнать Оркиуса-юриста, специалиста по клятвам.
— Читай, ваша милость, цирограф! — распорядился чернокнижник.
Оркиус размотал рулон чёрной бумаги, на которой виднелись большие, неровные буквы, напечатанные тёмно-багровой дьявольской краской. Он откашлялся и начал торжественным голосом:
— «Клад найду — и чёрту душю я на год отдам послушьно…» Подписано: «Дануся, Андрейка, Кристя и Здись».
— Хи-хи! Ху-ху! — заржали черти, но Твардовский успокоил их нетерпеливым движением руки.
— Вы подписывали этот цирограф?
— Ну и что из того?
— Мы, но…
— К свиньям такой Клад. Одни скандалы!
— К тому же только день прошёл, а не год! — кричали ребята, перебивая друг друга.
Твардовский спокойно выжидал, пока они накричатся, а когда ребята наконец умолкли, он с ехидной усмешкой ткнул пальцем в дату, проставленную возле их подписей.
— Какое это число?
— Тринадцатое, — прочитала Данка.
— А месяц?
— Июль.
— Какого года?
— Тысяча девятьсот… пятьдесят… пятьдесят девятого?!
— А стало быть, годок миновал, — вставил своё слово Оркиус.
— Неправда! — Здись вскочил на ноги. — Это мошенничество! Мы только вчера подписали!..
Он хотел вырвать из рук Оркиуса бумагу, но чёрт быстро спрятал цирограф за спину.
— Спокойно! — Твардовский схватил Здися за руку, а черти грозно опустили рогатые лбы. — Написанное пером — не вырубишь топором. Надо будет расплачиваться по счёту за Тройной Клад.
— Но…
— Никаких «но». У вас есть ещё три минуты и семь секунд времени для прощания с Землёй. После этого вас возьмут дьяволы. — Он повернулся к ребятам спиной и начал шептать Гарабу какие-то распоряжения.
— Здись! — Данка потянула его за рукав.
— Чего тебе?
— Сядь. Надо посоветоваться…
Здись присел на корточки, и все четверо плотно придвинулись друг к другу.
— Что тут советоваться? — горячо прошептал он. — У нас в деревне один крестьянин, не умеющий читать, подписал бумагу, из которой выходило, что он должен платить большие деньги. Он даже в суд пошёл. А судья протянул ему руку и говорит: «Вы не виновны, но платить придётся, потому что есть бумага, а на ней — ваша подпись…»
— Прошла минута! — объявил Твардовский.
— Минута… Минута… — заверещали черти, скрежеща зубами.
— Что же делать? Что делать? — затряслась Кристя. — Они заберут нас в ад.
— Сражаться!
— Их больше. Нам не справиться.
— Всё равно: надо бороться до конца. Пусть они меня затопчут, но я им…
— Тихо! — цыкнула Данка. — Это было бы по-геройски, но очень глупо. У меня есть одна мысль… — Она ещё понизила голос и начала что-то шептать своим друзьям на ухо.
— Прошли две минуты, — сказал Твардовский.
— Хи-хи! Хорошо идут дела! — обрадовались дьяволы. Один из чертей присел на корточки и приготовил толстую верёвку, чтобы связать ребят. Другой чёрт прицепил себе к хвосту репейники, чтобы больнее было, когда он кого-нибудь ударит, а третий напильником точил рога… Страшно было на всё это смотреть. Андрейка прикрыл глаза рукой и сказал:
— Глупая забава.
Другой рукой он гладил жучка, который путешествовал у него по карману.
— Третья минута!
Данка поднялась, одёрнула платье и вежливо поклонилась:
— Уважаемое собрание! — любезно начала она. — Поскольку у нас существуют разные точки зрения на правомочность цирографа, прошу передать дело в суд. Пусть суд вынесет свой справедливный приговор. Заклинаю вас: Орель, Омогель, Гоголь-Моголь…
— Погоди, — остановил её Твардовский. — Зачем же сразу такие страшные заклинания? Эй! Оркиус! Собирай суд!
— Хорошо, мой господин, — поклонился чёрт и пробурчал: — Всё равно не удастся вам выкрутиться: адвоката, сведущего в почерках, у вас нет.
Оркиус нырнул в толпу, помчался по склону холма. Треск ломаемых веток говорил о том, что он
