Та же колонна. Тот же светильник, мерно покачивающийся на тонких цепях треножника. Та же ночь — сплошь тьма, хоть глаз выколи...
Теперь я мог осмотреться. Внимательно. С трудом — в мерцающем, дёргающемся свете огня в чаше. Сначала я. Оба меча при мне. С опаской посмотрел на сильные загорелые руки, с опаской подвигал лопатками. Насчёт плавников — сомневаюсь, чтобы они мне пришлись по душе, хоть и спасли жизнь. Но ощущение крыльев в прошлый раз мне понравилось. Как понравилась и одежда. Точнее — те самые штаны и сапоги. Теперь ещё разглядел странный пояс с бляхами. Показалось, шестиугольные штуки — съёмные, попробовал отодрать — не получилось. Оставил в покое. Крылья и плавники появились в нужный момент, может, про назначение блях узнаю тоже в своё время.
Оглядевшись — тихо пока вроде, нагнулся к сапогу, поставив ногу на цоколь колонны. Да, кожа тонкая, как вчера (а точно ли это было вчера?) и заметил, но почти не морщит. На всякий случай обхлопав обувь, понял: сапоги держатся жёстко на внутренних ножнах. Неплохо.
Так, сейчас бы надо осмотреться, где же я. Сообразить, что очень уж темно из-за храмовых сводов, подпираемых колоннами, оказалось нетрудно, едва я бесшумно вышел к краю лестницы. Вышел и только увидел, что мечи в моих руках насторожённо смотрят в сторону ступеней. Хм, здорово. Наверное, в этом мире я и сплю с оружием в руках, если так привык к нему, что почти не замечаю...
Что я здесь воин — ясно. Но с кем воюю и ради чего или кого? Вчера промелькнуло, что кого-то защищаю. Но что в основе этой защиты? Почему при виде змеи я определил, что эти твари делятся на одичавших и ездовых? И, помнится, мне надо было охранять храм и от тех, и от других. И главное: что ждёт меня сегодняшней ночью?
И тут же подумалось: это — главное? А если поднапрячь мозги? По сути, главным должно быть оружие в руках Чёрного Всадника. Судя по всему, оно лучевое.
Тишина. Вчера луна высветила горы. Храм наверняка находится на земле, свободной от жилья. Так почему же так тихо вокруг? Здесь не холодно — почему не слышно насекомых? Почему ни одна мошка не кружит вокруг огня в светильнике? Странное впечатление плотной тишины. Будто стою в густом тумане...
Звук нарастал постепенно. Сначала глухой и неразборчивый. Потом показалось, где-то вдалеке находится космопорт, с поля которого с глухим шелестом поднимаются лёгкие космические корабли — стремительно и неотвратимо.
Понадобилось минуты две вслушивания, чтобы я понял: звук растёт, причём растёт, окружая меня. Словно тот же туман быстрой волной поднимается к моим ногам.
Напряжённо, но не задумываясь, я подбежал к светильнику и, схватив чашу за вычурный край ручки, щедро выплеснул горящее масло на площадку, стараясь, чтобы струя была как можно длиннее.
Вспыхнувшая стена низкого огня заставила полчища змей отшатнуться.
Полчища... Так мне показалось в темноте. А уж в блеске пламени — твари размножились тем более. Но, пока они, ошеломлённые взметнувшимся пламенем, застыли, я успел перерубить головы двух ближайших ко мне.
Масла в светильнике было мало. Оно догорало, и твари зашевелились, кивая треугольными башками, внюхивались в воздух, насыщенный едким дымом, жирной кровью, смрадом вываленных потрохов и пьянящим запахом тёплого мяса.
Они бросились на меня, едва пламя распласталось беспомощными всполохами по каменным плитам. Ими будто выстрелили — выпрямившимися в полёте стенобитными стрелами, выстрелили, чтобы сбивать меня с ног, давить, утюжить.
Из-под первой же гигантской стрелы меня выдернули крылья, по ощущениям чуть не сломав позвоночник, — так мощно. Я превратился в мошку, в зашуганную птицу, которая в панике металась среди стремительных гибких столбов-убийц, вознамерившихся склевать её. Они и правда клевали: быстро и жёстко дёргали головами с разинутой пастью, откуда стрелял в меня трос с разлетающейся с него жидкостью.
Но птица ещё и дралась. Два клюва, два меча, почти выкручивая мне руки, кололи и рубили так, что очередная тварь, пытавшаяся добраться до меня, соскальзывала с груды мяса, на которую внезапно натыкалась.
Восходящая луна их нисколько не смутила. Они били своими телами и языками в меня без устали. Кажется, их целью и правда был я и только я!
Это усталость заставила меня чуть замедлить рывок из-под очередного гибкого холодного тела, мелькнувшего навстречу мне. Вскрик мой от соприкосновения с шершавым тараном, который пролетел наждачной тёркой по животу и содрал, наверное, всю кожу с него, стоил мне многого. Змеи, будто подстёгнутые этим вскриком, задвигались ещё быстрей, насколько это было возможно. Мне всё трудней становилось уходить от них, хотя я старался не обращать внимания на рану, уговаривая себя: «Это только содранная кожа!.. Это только содранная...»
Хуже всего — ветер, холодный воздух по обнажённым, ободранным нервам... Звёзды, как больно же... Всякий раз, когда порывом обдавало рану, я сжимался и вздрагивал...
Крыльям всё трудней становилось вытаскивать меня из кипящей смерти. И не потому, что я устал. Исплёванные чёрным ядом, они тяжелели и тяжелели...
Меня сбили, когда я готовился уйти между двумя разинутыми пастями — не полётом, рывком, нырнув вниз, чего до сих пор не делал, потому что высота была предпочтительней. Но сейчас легче было нырять — и пару раз я и в самом деле преуспел в плавании между стремительно снующими везде пластичными столбами.
Я не учёл, что подготовка к нырку оказалась слишком долгой. Из-под грузной змеищи выклюнулась небольшая, но вёрткая змейка, длиной всего лишь в полторы длины той самой колонны, возле которой я нёс свою стражу. Она не метнула в меня язык, напитанный ядом, а просто ударила в бок, пролетая подо мной.
Крылья втянулись ещё в падении. Мечи пришлось выпустить из рук через минуты две: горы плоти просто задавили мои руки. Оставалось последнее, прежде чем я умру. Отомстить хотя бы единицам. Забетонированный телами, обрушенными на меня, обляпанный чёрным ядом, который сжигал меня — во всех смыслах: кожа горела, глаза слепли, отказывали органы дыхания, — я сжал кулаки, и — тела прижавшихся ко мне тварей вздрогнули и отпрянули. Я хрипло и коротко (отравленная, сожжённая ядом
